Четвертое Правило Волшебника, или Храм Ветров (др. изд.)

Кэлен подняла руку. Синие нити потрескивали вокруг ее сжатого кулака.

— Встанешь на моем пути или осмелишься вмешаться — умрешь.

Самюэль поглядел на ее кулак, потом посмотрел Кэлен в глаза. Его бескровные губы раздвинулись, он зашипел и стремительно ускакал в лес, под защиту деревьев.

В коконе клокочущего гнева Кэлен двинулась по склону туда, где ждала ее женщина-ведьма. Ветерок был по-весеннему теплый, день — яркий и радостный. Кэлен радости не ощущала.

Под сенью высоких дубов и кленов стоял стол, накрытый белой скатертью и уставленный блюдами, чашками и бокалами. Перед столом на мраморном троне, украшенном барельефами с виноградными лозами с золотыми листьями и змеями, восседала Шота. К трону вели три большие ступени.

Нестареющие глаза Шоты цвета миндаля обратились на Кэлен. Шота положила руки на подлокотники, и каменная горгулья подняла голову, словно желая, чтобы ее погладили. Алый парчовый навес укрывал хозяйку трона от солнца, и все же густые темно-рыжие волосы Шоты мерцали, как будто их касались солнечные лучи.

Кэлен остановилась, пристально глядя на ведьму. Синяя молния рвалась на свободу.

Шота прищелкнула пальцами с ярко накрашенными ногтями. На ее полных алых губах заиграла самодовольная улыбка.

— Ну-ну, — сказала Шота своим бархатным голосом. — Девочка-убийца наконец-то пожаловала.

— Я не убийца, — сказала Кэлен. — И я не девочка. Но с меня хватит твоих игр, Шота.

Шота перестала улыбаться и встала. Ветер взметнул ее легкое платье. Не сводя глаз с Кэлен, она спустилась по мраморным ступеням.

— Ты припозднилась. — Шота повела рукой над столом. — Чай остыл.

С безоблачного неба ударила яркая молния, и Кэлен вздрогнула от неожиданности. Молния вонзилась в чайник, но, как это ни удивительно, не причинила ему вреда.

Шота поглядела на руки Кэлен и снова перевела взгляд на ее лицо.

— Ну вот, чай снова горячий. Разве ты не хочешь присесть? Будем пить чай и… разговаривать.

Зная, что Шота заметила синие нити, Кэлен улыбнулась ей такой же самоуверенной улыбкой. Шота села за стол и вновь сделала рукой приглашающий жест.

— Пожалуйста, присаживайся. Мне представляется, есть вещи, которые ты хотела бы обсудить.

Кэлен села. Шота разлила чай по чашкам, потом приподняла золотую крышку и предложила Кэлен горячие тосты. Кэлен осторожно взяла один, и Шота пододвинула ей через стол блюдо с шариками свежего масла.

— Ну, — сказала она, — не так уж противно?

Против воли Кэлен улыбнулась:

— Отвратительно.

Шота взяла серебряный нож, намазала маслом тост и сделала глоток из чашки.

— Ешь, девочка. Убивать всегда лучше на полный желудок.

— Я пришла не затем, чтобы тебя убить.

Шота лукаво улыбнулась:

— Я полагаю, ты нашла этому достойное оправдание, разве нет? Возмездие, не так ли? Или, может быть, самозащита? Наказание? Правосудие? Расплата? — Улыбка Шоты стала шире. — Плохие манеры?

— Ты послала Надину, чтобы она женила Ричарда на себе.

— Aх! Значит, ревность. — Шота откинулась на стуле и поднесла чашку к губам. — Благородный повод, отличное оправдание. Надеюсь, ты понимаешь, что ревность может быть жестоким надсмотрщиком.

Кэлен откусила кусочек хрустящего тоста.

— Ричард любит меня, и я люблю его. Мы хотим пожениться.

— Да, я знаю. Но от той, кто утверждает, что любит его, я бы ждала большего понимания.

— Понимания?

— Разумеется. Если ты любишь кого-то, значит, хочешь, чтобы этот человек был счастлив.

— Ричард счастлив со мной. Я нужна ему.

— Да — только мы не всегда получаем то, что нам нужно, не так ли?

Кэлен слизнула с пальцев сладкое масло.

— Скажи мне только, почему ты нас преследуешь.

Казалось, Шота искренне удивлена.

— Преследую? Ты на самом деле так думаешь? Ты думаешь, что мной движет злоба?

— Почему же еще ты всегда старалась нас разлучить?

Шота изящным движением взяла с блюда тост. Она не торопясь прожевала его, а потом спросила:

— Чума все-таки началась?

Чашка замерла у самых губ Кэлен.

— Откуда ты знаешь о ней?

— Я — ведьма. Я вижу поток событий. Позволь мне задать тебе один вопрос. Если ты приходишь к ребенку, больному чумой, и мать спрашивает тебя, выздоровеет ли он, а ты говоришь ей правду — виновна ли ты в смерти ребенка, потому что предсказала ее?