Темный карнавал (сборник)

Дориан беззвучно опадал.

Он опускался все ниже и ниже, постепенно исчезая из виду. Подобно огромному шатру, лишенному распорок, он опустился на пол и стал просачиваться в трубы и люки, окружавшие необъятное ложе. Видимо, эти отверстия были проделаны как раз на тот случай, если этот кожистый куль по какой-то причине растает и выпустит из себя жидкую заразу вперемешку с удушливой гнилью. У меня на глазах последний сгусток мерзкой слизи засосало в трубу, и я остался стоять в пустом зале, куда только что стекались непотребные выбросы и нерожденные эмбрионы, образуя смердящие залежи, которые впускали в себя грехи, изломанные кости и души, а выпускали монстров, прикрывшихся красотой. Их порочный властелин, безумный правитель исчез, растворился. Напоследок в трубе что-то булькнуло и вздохнуло.

Боже мой, подумал я, это еще не конец, еще висят в воздухе тлетворные миазмы, еще течет к морю эта жижа, которую подхватят приливы, чтобы отнести на чистые пляжи, куда на рассвете потянутся люди...

Даже сейчас...

Я не двигался с места и, закрыв глаза, ждал.

Чего? Какого-то продолжения — оно с неизбежностью должно было наступить. И наступило.

Мне почудилась какая-то дрожь, вибрация, а потом явственно ощутимая тряска: стена ходила ходуном, а вместе с ней золотая дверь.

Я повернулся на этот звук, чтобы видеть происходящее своими глазами.

С другой стороны кто-то таранил стену и молотил кулаками. Толчки и удары обрушивались один за другим. Слышались голоса, переходившие в крик.

Под титаническим напором дверь едва не слетела с петель.

Оцепенев от страха, я думал, что она не выдержит, и тогда в пустой проем хлынет неудержимая волна изголодавшихся, разъяренных чудовищ, свора полумертвых тварей. Их вопли, метания, мольбы о помощи были так ужасны, что я заткнул уши.

Дориан растворился, но они остались. Опять крики. Вопли. Вопли. Крики. Бесчисленные сплетения рук и ног сотрясали дверь, тела падали, голоса взывали о помощи.

Во что они теперь превратились? — спросил я себя. Нарциссы. Красавцы.

Скоро приедет полиция, твердил я. Ждать осталось недолго. Но...

Что бы ни случилось...

Нельзя отпирать эту дверь.

  Кое-кто живет как Лазарь

© Перевод В. Задорожного

Вы не поверите, если я скажу, что этого убийства я ждала шестьдесят лет — надеясь на него, как; только способна надеяться женщина. Я и пальцем не пошевелила, дабы предотвратить это убийство, когда его неизбежность стала очевидна. Анна Мария, сказала я себе, даже если ты будешь постоянно начеку, ты не сумеешь помешать тому, что должно свершиться. Но когда убийство наконец происходит после десяти тысяч дней напрасного ожидания, оно кажется не столько сюрпризом, сколько истинным чудом.

— Держи крепче! Ты меня уронишь!

Это голос миссис Харрисон.

Ни разу за полсотни лет мне не довелось слышать, чтобы она сказала что-нибудь шепотом или хотя бы нормально. Только крик, визг, громогласные приказы и шумные угрозы.

Да, всегда на пределе громкости.

— Успокойся, мамочка. Вот хорошо, мамочка

Ни разу за эти долгие годы мне не довелось слышать, чтобы его голос поднялся на тон выше раболепного журчания или возвысился до громкого протеста. Ни единожды он не взорвался ругательствами, пусть бы и визгливыми!

Нет. Вечное, исполненное любви монотонное мурлыканье.

Этим утром, которое ничем не отличалось от множества утр в прежние годы, они подкатили в своем бесконечном черном роскошном лимузине, сущем катафалке, к отелю «Грин Бей», где неизменно проводили каждое лето. И вот он уже суетливо протягивает руку, чтобы помочь этому манекену, этому посыпанному пудрой и тальком ветхому мешку с костями, который только в дурном сне и в шутку можно величать «мамочкой».

— Осторожно, мамочка.

— Ты мне руку сломаешь!

— Прости, мамочка.

Из павильона возле озера я наблюдала, как он катил по дорожке инвалидное кресло, а старуха в нем размахивала тростью, словно мушкетом, из которого она собиралась убить наповал богинь Судьбы или фурий, если те вдруг заступят им путь.

— Осторожно, ты опрокинешь меня на клумбу! Слава богу, что у меня хватило ума в конце концов отказаться от поездки в Париж. Ты бы меня угробил в этих проклятых автомобильных пробках. Ты огорчен?