Бред! И все же в моем мозгу бешено, словно крохотная мышка, вертелась мысль, кричавшая мне: Ральф был нужен тебе, но еще больше ты был нужен ему! И ты совершил единственный непростительный, жестокий поступок! Ты исчез.
— Дуг? — снова произнес он, поскольку я все еще молча стоял на крыльце, опустив руки,— Это ты?
Вот он, миг, ради которого я сюда приехал.
Где-то глубоко внутри я всегда знал, что не воспользуюсь своим оружием. Да, я принес его с собой, но меня уже опередили время, возраст и череда маленьких и оттого более страшных смертей...
Бах.
Шесть выстрелов в сердце.
Но не из пистолета. Лишь мои губы прошептали звуки пистолетных выстрелов. И с каждым выстрелом лицо Ральфа Андерхилла старилось на десять лет. Когда я произнес свой последний выстрел, ему было уже сто десять.
— Бах,— шептал я.— Бах. Бах. Бах. Бах. Бах.
Его тело вздрагивало от каждого выстрела.
— Ты убит. Господи, Ральф, ты убит.
Я повернулся, спустился с крыльца и уже вышел на улицу, когда он окликнул меня:
— Дуг, это ты?
Я не ответил и зашагал прочь.
— Ответь мне! — слабым голосом кричал он.—Дуг! Дуг Сполдинг, это ты? Кто это? Кто вы?
Я подхватил чемодан и скрылся в ночи, наполненной песнями сверчков, и в темноте лощины перешел через мост, поднялся по лестнице и зашагал дальше.
— Кто это? — в последний раз донесся до меня его рыдающий голос.
Отойдя уже далеко, я оглянулся.
Во всем доме Ральфа Андерхилла горел свет. Как будто после моего ухода он обошел все комнаты и зажег все лампы.
По другую сторону лощины я остановился на лужайке перед домом, в котором когда-то родился.
Затем поднял несколько камешков и сделал то, чего не делал никто за всю мою жизнь.
Я швырнул эти камешки в окно, за которым я просыпался каждое утро в течение первых моих двенадцати лет. Я выкрикнул свое имя. Я позвал самого себя, как друга, выйти играть среди бесконечного лета, которого уже нет.
Я стоял и ждал ровно столько, чтобы тот другой, юный я спустился вниз и присоединился ко мне.
А потом быстро, опережая рассвет, мы выбежали из Гринтауна и, благодарение Богу, понеслись обратно, назад в Настоящее, чтобы не расставаться с ним до конца моих дней.
Желание
© Перевод О. Акимовой
Снежный шепот коснулся холодного окна.
Огромный дом заскрипел от порыва неведомо откуда прилетевшего ветра.
— Что? — спросил я.
— Я ничего не сказал.— За моей спиной, у камина, Чарли Симмонс спокойно встряхивал попкорн в большой металлической миске.— Ни слова.
— Черт возьми, Чарли, я же слышал...
Ошеломленный, я смотрел, как падающий снег укрывает далекие улицы и пустынные поля. Подходящая ночка для бледных привидений, заглядывающих в окна и бродящих вокруг дома.
— Тебе померещилось,— сказал Чарли.
«Померещилось? — подумал я,— Может ли сама природа подать голос? Существует ли язык ночи, времени, снега? Что происходит между мглой, которая снаружи, и моей душой, находящейся здесь?»
Ибо там, во мраке, казалось, незаметно, не освещаемая благодатным светом ни луны, ни фонаря, садится на землю целая голубиная цивилизация.
А может, это снег ложится с мягким шорохом или прошлое, наслоения забытых лет, нужд и отчаяния вырастают в горы тревог и наконец находят свой язык.
— Господи, Чарльз. Только что, могу поклясться, я слышал, как ты сказал...
— Что сказал?
— Ты сказал: «Загадай желание».
— Я?
Он рассмеялся, но я не обернулся на его смех; я упорно продолжал смотреть на падающий снег и рассказал Чарльзу то, что мне было суждено...
— Ты произнес: «Эта ночь — особенная, прекрасная и загадочная. Так загадай свое самое лучшее, самое заветное, самое необычное желание, идущее от самого сердца. И оно сбудется». Так ты сказал.
— Нет.— Я увидел, как его отражение в зеркале покачало головой.— Том, ты уже с полчаса стоишь как завороженный, глядя на снегопад. Это огонь в камине гудит. Желания не сбываются, Том. Хотя...— Он запнулся, а потом с некоторым удивлением добавил: — Черт, ты ведь все-таки что-то слышал, да? Ладно. Давай выпьем.
Кукурузное потрескивание прекратилось. Чарльз налил мне вина, к которому я не притронулся. Снег все падал и падал за темным окном, словно белые облака дыхания.