Он нагнулся, взял меня за подбородок и заставил поднять голову, чтобы долгим, проникновенным взглядом заглянуть мне в глаза.
— Да ты никак обиделся?
— Нет,— сказал я дрогнувшим голосом.
— Ну и ладно. Ты уж извини. Это розыгрыш, дружок, примитивный розыгрыш.— Он по-приятельски ткнул меня в плечо.
Тычок вышел совсем легким, но показался мне ударом кувалдой, потому что я был на взводе.
— Лучше бы его не было, этого розыгрыша. Лучше бы в газете была настоящая рецензия.
— Не спорю, дружок. На тебе лица нет. Меня...
Вокруг дома облетел ветер. Оконные стекла звякнули и зашептались.
Без всякой видимой причины у меня вырвалось:
— Банши. Это она.
— Да пошутил я, Дуг. Со мной держи ухо востро.
— Как бы то ни было,— сказал я, глядя в окно,— она там.
Джон рассмеялся:
— Ты, похоже, ее видел, а?
— Это юная, прекрасная девушка, которая от холода кутается в шаль. У нее длинные черные волосы и огромные зеленые глаза, лицо — как снег, точеный финикийский профиль. Вам такие встречались, Джон?
— Пачками,— захохотал Джон, но уже не так громогласно, остерегаясь подвоха.— Черт побери...
— Она ждет,— сказал я.— У главной дороги.
Джон неуверенно поглядел в окно.
— Это был ее голос,— продолжал я.— Она описала вас или кого-то очень похожего. Только имя назвала чужое — Уилли, Уилл, Уильям. Впрочем, я и так понял, что это другой человек.
Джон задумался:
— Юная, говоришь, да еще красивая, и совсем близко?..
— Красивее не встречал.
— С ножом?..
— Безоружная.
— Ну что ж,— выдохнул Джон,— думаю, имеет смысл выйти, перекинуться с ней парой слов, как ты считаешь?
— Она ждет.
Он двинулся к выходу.
— Надо одеться, там холодно,— сказал я.
Когда он натягивал пальто, мы опять услышали снаружи эти звуки — совершенно отчетливые. Стон, рыдание, стон.
— Подумать только.— Джон уже взялся за ручку двери, чтобы я не заподозрил его в малодушии.— Она и вправду совсем близко.
Он заставил себя повернуть ручку и распахнул дверь. Ветер со вздохом влетел в дом, принеся с собою еще один слабый стон.
Стоя на границе холода, Джон вглядывался в темноту, где исчезала садовая дорожка.
— Стойте! — закричал я в последний момент.
Джон остановился.
— Я не договорил. Она действительно рядом. И ходит по земле. Но... она мертва.
— Мне не страшно,— отозвался Джон.
— Верю,— сказал я,— зато мне страшно. Оттуда возврата нет. Пусть во мне сейчас клокочет ненависть, но я вас никуда не отпущу. Надо закрыть дверь.
Опять этот стон, потом плач.
— Надо закрыть дверь. .
Я попытался оторвать его пальцы от медной шишки, но он вцепился в нее что есть мочи, наклонил голову и со вздохом повернулся ко мне:
— А у тебя неплохо получается, парень. Почти как у меня. В следующем фильме дам тебе роль. Будешь звездой.
С этими словами он сделал шаг в холодную ночь и бесшумно затворил дверь.
Когда под его подошвами скрипнул гравий, я задвинул щеколду и торопливо прошелся по дому, выключая свет. Стоило мне войти в библиотеку, как в трубе заныл ветер, который спустился по дымоходу и переворошил в камине темный пепел лондонской «Таймс».
Я зажмурился и надолго прирос к месту, но потом встрепенулся, взбежал по лестнице, перемахивая через две ступеньки, хлопнул дверью мансарды, разделся, нырнул с головой под одеяло и услышал, как городские куранты пробили в ночи один раз.
А отведенная мне спальня затерялась высоко, под самым небом: если бы хоть одна живая — или неживая — душа вздумала скрестись, стучать, барабанить в парадную дверь, шептать, молить, кричать...
Кто бы это услышал?
За хозяина глоток да глоток на посошок!
© Перевод Е. Петровой
Родился, допустим, у кого-то младенец — так ведь пройдет чуть ли не целый день, пока весть об этом отстоится, созреет и разнесется по зеленым ирландским просторам, чтобы достичь наконец ближайшего городка и ближайшего паба, то бишь заведения Гибера Финна.
Но если, допустим, кто-то умер, над полями и холмами загремит целый симфонический оркестр. Грандиозное «тра-та-та» грянет над всей округой, эхом отражаясь от графитовых дощечек для записи заказов и подталкивая завсегдатаев к опасной фразе: «Налей-ка еще».