Трилогия Крысы. Мировой бестселлер в одном томе

Я вздохнул. Точно две кегли разговаривали со мной с другого конца дорожки — самая правая и самая левая. Две кегли, оставшиеся несбитыми.

— Водички попей, вдруг поможет, — сказала одна.

— Какой еще водички!!! — заорал я.

Они все-таки заставили меня выпить чуть ли не ведро воды. От нее только живот раздулся. Боли в ушах не было — наверное, просто серу протолкнуло чихом в глубину. Другого объяснения в голову не приходило. Я достал из шкафа два фонарика, и девчонки долго светили мне в уши, напряженно всматриваясь вглубь.

— Ничего нету.

— Ни сориночки.

— Почему ж они не слышат?! — снова заорал я.

— Срок годности истек.

— Глухой теперь будешь.

Не слушая их больше, я взял телефонную книгу и позвонил ближайшему отоларингологу. Голос в трубке был еле различим, и говорившая со мной сестра посочувствовала мне. Приходите быстрее, — сказала она, — клиника еще открыта. Мы быстро оделись, выскочили на улицу и зашагали по автобусному маршруту.

Врач, женщина лет пятидесяти, вместо прически носила какие-то проволочные заграждения, но все равно выглядела располагающе. Открыв двери приемной, она двумя хлопками заставила девчонок умолкнуть, потом предложила мне стул и без видимого интереса спросила, что случилось.

— Понятно, — сказала она, когда я все объяснил, — больше не кричите. — Достала огромный шприц без иглы, засосала в него побольше жидкости янтарного цвета, вручила мне какой-то жестяной мегафон и велела держать под ухом. Затем ввела шприц. Янтарная жидкость, как стадо зебр, ринулась мне в ухо, переполнила его и полилась в мегафон. Промывание повторилось три раза, потом в ухе потрудился ватный тампончик. Так же обработали второе ухо. Когда процедура закончилась, слух полностью вернулся.

— Все нормально!

—  Это сера.

Лаконичный ответ доктора походил на строчку детского стишка. Мы словно играли в рифмы.

— А не видно было...

—  Криво.

— ?

— Ушной канал у вас совсем кривой. Обычно прямее.

На спичечном коробке она нарисовала мой ушной канал. Формой он напоминал металлический уголок, какими укрепляют мебель.

— Вот завалится ваша сера за этот угол, тогда уже никто не достанет.

Я застонал.

— Что же делать?

— Что делать... Внимательнее быть, когда уши чистишь. Внимательнее.

— А эта кривизна, она больше ни на что не влияет?

— Как это?

— Ну, например... психически?

—  Не влияет.

Домой мы шли четверть часа — окольным путем, через поле для гольфа. На одиннадцатой лунке фервей изгибался «собачьей ногой», напоминая мне об ушном канале. Флажки казались ватными тампончиками. И это еще не все. Закрывшее луну облако напоминало эскадрилью самолетов «B-52», густая роща на западе — пресс-папье в форме рыбы, звездное небо — заплесневесую петрушку... Впрочем, хватит. Самое главное, что мои уши теперь прекрасно различали все на свете. Мир сбросил вуаль. Я слышал, как на многие километры вокруг поют ночные птицы, люди закрывают окна и говорят о любви.

— Как хорошо, — сказала одна.

— И правда хорошо, — отозвалась другая.

Как отмечал Теннесси Уильямс, о прошлом и настоящем говорят, как есть. А говоря о будущем, добавляют «вероятно».

Но когда я оглядываюсь на потемки, через которые мы брели, то не вижу там ничего определенного — только «вероятное». Ведь мало того, что воспринимать нам дано лишь мгновения, именуемые «настоящим», — даже сами эти мгновения проскальзывают мимо нас, почти не задевая.

Вот о чем я думал, когда провожал близняшек. Мы шли через гольфовое поле к автобусной остановке — и всю дорогу я молчал. Было воскресенье, семь утра, над нами раскинулось пронзительно голубое небо. Газон под ногами наполняло предчувствие смерти — впрочем, недолгой, до весны. Скоро траву затянет ледяной коркой; может, даже завалит снегом. И снег заискрится на утреннем солнце. А пока одетый в белое газон хрустит под нашими ногами.

— О чем думаешь? — спросила одна.

— Ни о чем, — ответил я.

На них были подаренные мною свитера. Футболки и прочую мелочь они несли в бумажном пакете.

— И куда вы поедете? — спросил я.

— Обратно.