Ожерелье для дьявола

– У нас очень мало времени, – прошептала она. – Быстрее раздевайся.

Он посмотрел на нее с изумлением.

– Чтобы я… Вы что, с ума сошли? Сейчас?

Она звонко рассмеялась.

– Не для того, что ты думаешь, негодник. Вот моя самая верная служанка, донья Консепсион.

Она растила меня с детства, я полностью доверяю ей. Ты наденешь ее одежду и займешь ее место рядом со мной в карете. К счастью, она достаточно крупная, ну, пусть будут и некоторые неудобства.

Кому придет в голову мысль искать тебя под одеждами почтенной дуэньи? Поторопись. Праздничная суета ослабила наблюдение у ворот. Мы проедем без труда, и вечером ты будешь уже далеко.

Бесспорно, Каэтана нашла отличный способ.

Не протестуя. Жиль начал раздеваться, а за ширмой донья Консепсион делала то же самое, не теряя при этом ни капли своего достоинства. Ширма, кстати, была излишней, поскольку под одеждой дуэньи на ней был надет еще крестьянский костюм.

– Когда наступит ночь, – объяснила Каэтана, – донья Консепсион возвратится во дворец, не привлекая ничьего внимания.

С помощью двух женщин Жиль надел длинное черное платье, агатовые бусы, кружевной чепец и сверху широкий плащ с капюшоном. Для большей безопасности Каэтана подчернила ему брови, подрумянила щеки, с тем чтобы превратить его в раскрашенную деревяшку, какой и была сама Консепсион. Она отступила на несколько шагов, чтобы оценить работу..

– Совсем неплохо, – сказала она с удовлетворением. – Кружевной чепец просто прелесть, он достаточно скрывает лицо. Ну, теперь картина.

– А мой слуга, что с ним? – спросил Жиль.

Занятая выбором картины у стены, герцогиня ответила не оборачиваясь:

– Он в продовольственном ящике моей кареты. Он выйдет оттуда, когда мы отъедем достаточно далеко; Я думаю, что вот эта подойдет, – сказала она, выбрав уличную сценку с нищими у церковных дверей. – Держи, – воскликнула она, обращаясь к Микаэле и бросая ей туго набитый кошелек. – Ты передашь наши извинения твоему хозяину и передашь ему это. Я думаю, что плата достаточна. А теперь в дорогу.

Сопровождаемая Жилем, который изо всех сил старался не запутаться в своих юбках, а также Микаэлой, герцогиня д'Альба заняла место в карете. Такой проход при ярком солнце через окружающую толпу явился для Жиля опасным испытанием. С глубоким вздохом облегчения он опустился на мягкие бархатные подушки внутри кареты.

Сквозь стеклянные окна он мог наблюдать любопытные лица с жадными взглядами, мальчишек, одетых в лохмотья, женщин в не очень свежих и не всегда новых мантильях, но тем не менее, – в мантильях, надетых специально для мессы и праздничного дня, пестроту ярких цветов на фоне ослепительно белых стен, ярко-синего неба, лучезарного солнца. А ниже, под прохладной тенью навеса, черное одеяние монаха явно сочеталось с двумя мрачными фигурами наблюдавших за происходящим полицейских короля. Инквизиция и полиция – живой сгусток давящей на сердце угрозы. Как будто это было создано именно для такого момента. Монашеский капюшон обрамлял худое, бледное лицо с мертвенными узкими глазами фанатика. А эти солдафоны были тем, чем они были: двое тупиц, наслаждавшихся сознанием своей власти.

Пышный экипаж герцогини д'Альба, кажется, заставил их размышлять, а это было очень нелегко. Обеспокоенный Жиль увидел, как они тяжелым шагом продвигаются к карете, грубо разгоняя стоявших ударами ножен шпаг, может быть, чтобы выразить свое почтение герцогине? Но Каэтана тоже их увидела. Ее кучер получил короткое приказание, наклонился, вынул из-под сиденья тяжелый мешок, опустил туда свою огромную руку. Тотчас целая пригоршня золотых монет обрушилась на толпу, отозвавшуюся на это радостным рычанием.

– Ее Высочество герцогиня д'Альба приглашает всех отпраздновать день святого Сан-Исидоро от ее имени. Она выражает сожаление, что должна покинуть Мадрид в этот благословенный день. Она просит вас помолиться за нее и за ее дом.

Да хранит вас всех Бог и Сан-Исидоро, – орал кучер во все свои легкие.

Толпа ответила дружным ревом, и все бросились к падавшему со всех сторон золоту. За первой пригоршней последовала вторая, третья, четвертая, и все они старательно разбрасывались вокруг кареты, не оставляя к ней свободного доступа. Так продолжалось, пока мешок не опустел. Полицейские бросились вслед за толпой, и даже монах, забыв о высоте мыслей, снизошел до того, что стал тоже ползать по пыли, ловко останавливая ногой докатившиеся до него монетки.