Ожерелье для дьявола

Однако, как всегда это случается на военной службе, гвардейцы предполагают, а начальство располагает. При въезде во двор отеля, где он временно расположился в ожидании подходящего жилища, его поджидал неприятный сюрприз в лице графа де Васси, который уже садился на лошадь, но, увидев внезапно появившегося Жиля, остановился.

– Вы появились как нельзя более кстати, господин де Турнемин. Мне только что сообщили, что лейтенант де Кастеллан, который должен был нести службу охраны во дворце, внезапно заболел. Открылись старые раны. Вы его замените!

– Слушаюсь. Могу я подняться к себе, чтобы отдать распоряжение слуге и надеть чистые сапоги?

– Вы располагаете пятью минутами!

Проклиная свою затею с переодеванием, он вбежал по лестнице в свою квартиру. Он знал, что там его ждет Понго в полной готовности. Он никогда не ложился до возвращения своего хозяина.

– Седлай лошадь, скачи по парижской дороге и найди наемный экипаж номер двенадцать с желтым верхом. В нем едут мужчина и женщина. Я хочу знать, куда они направляются и где живет женщина. Ты понял?

Понго кивнул головой, изобразил улыбку, оделся в черное, надвинул шляпу, засунул за пояс пару пистолетов, которыми он научился мастерски владеть, и исчез. Жиль знал, что индеец никогда не упустит свою добычу. Он успокоился, посмотрел на часы. Пять минут еще не прошло. Он вытащил бумаги, которые забрал у мосье.

Кроме письма де Ферсена, сразу же им обнаруженного, другие бумаги не представляли никакой ценности: несколько галантных стишков, письмо, подписанное каким-то Монтескью с извещением о посылке мосье нескольких бочонков арманьяка, несколько письменных просьб о помощи. Но письмо де Ферсена действительно пахло порохом.

Едва шевалье бросил взгляд на строчки, написанные его другом, как к испытываемому им отвращению к проникновению в секреты других добавилось еще чувство глубокой грусти. Каким безумием было это письмо! Эти жгучие слова любви, адресованные королеве. Эти две маленькие странички могли навсегда разрушить счастье короля, его доверие своей супруге и даже заставить отринуть навсегда Марию-Антуанетту.

Аксель начал письмо с глубокой благодарности королеве за сумму в сто тысяч ливров и за пенсию в двадцать тысяч, что даст ему возможность приобрести владение шведским королевским полком и предстать перед отцом с поднятой головой. Затем он высказывал свою безнадежную грусть из-за приближающегося отъезда с графом де Хага, которого он должен будет провожать в Швецию. Он умолял свою возлюбленную позволить ему вновь прийти «в это прелестное убежище, куда его Божество соизволило спуститься к нему».

Жиль озабоченно сложил письмо, запрятал его поглубже в карман жилета, затем он сжег все остальные бумаги, отобранные у принца, и, несмотря на большое желание подкрепиться добрым бокалом вина, выбежал во двор, где его командир уже начинал терять терпение.

– Долгими же были ваши пять минут, сударь.

Я вас прощаю, потому что вы не были предупреждены о ночном дежурстве и еще потому, что вы недавно приняты на службу. Но на будущее следите, чтобы данные вам пять минут не превращались в семь.

Добавить было нечего. Жиль вскочил в седло и отправился во дворец ожидать у двери возвращения короля Людовика XVI, который, в отличие от королевы, никогда не проводил ночи в Трианоне.

Он впервые заступал на дежурство в Версале.

Несмотря на опыт, приобретенный в Испании, странное чувство прогнало его сонливость, и он не пошел в маленькую комнату, предназначенную для офицеров.

Всю ночь он обходил караульные посты, ходил по коридорам, галереям, широким лестницам, соединяющим королевские апартаменты. Его шаги отдавались гулким эхом. Вдалеке раздавался старинный отклик «Хамир» на вопрос дежурного офицера, отклик, с XV века раздававшийся в королевских апартаментах.

На молодого человека, впервые несшего ночную охранную службу, все это произвело глубокое впечатление. Проходили века, а величие французской монархии оставалось. Ночь наполнялась призраками, приходившими из глубины времен на окрики живущих ныне, занявших места ушедших. Они клялись каждый жить и умереть на почетном посту.

В кажущейся бесконечности ночи и Жилем овладело обостренное осознание своего долга по отношению к королю, которому он добровольно стал преданным защитником, его мечом и крепостью. На груди его хранилось письмо де Ферсена, и он все больше и больше ощущал его тяжесть.