Стрекоза второго шанса

Долбушин смотрел на Тилля, едва его узнавая. Даже со спины заметно было, что Тилль обмяк и постарел. Ожиревшие мышцы сдулись, точно надувную игрушку царапнули гвоздем. Тилль опирался руками на спинку стула, который, как видно, хотел бросить, но так и не бросил. Стоял и рычал, как больной зверь. Рычание было тихое, утробное, изредка прорезаемое тонким, смешным, непонятным звуком. Тилль услышал шорох. Обернулся. Мгновение Долбушину казалось, что он узнает его и бросится. Глава форта приготовился защищаться, но глаза у Тилля были погасшие, с красными прожилками. Вся ярость ушла на плешивого.

– Убирайся, Арно! Чего тебе надо?.. – устало спросил он, пытаясь понять, что привело сюда маленького секретаря. – А, да! Там профессор по коридорам бегает! Вышвырни его и скажи ребятам, чтоб не особо церемонились! Он только болтать мастер. – И Тилль вновь повернулся к сыну. Оглядев комнату, Долбушин заметил арбалет, небрежно валявшийся на походной кушетке, предназначенной для самого Ингвара. Хорошая, надежная модель с тетивой из переплетающихся нитей лавсана и кевлара, мощными стальными дугами и ореховым прикладом. Арбалет был не взведен, но взводился одним движением. Три болта, состегнутые вместе пластиковым зажимом, стояли рядом, опираясь о ножку кушетки.

«Какой шанс! Он один, без охраны! Но у него кабанья голова… Стрелять бесполезно. Он неуязвим!» – прикинул Долбушин, и тотчас в глаза ему прыгнул переносной металлический стол, стоявший у кровати. На столе, заставленном коробками с ампулами, бутылками с глюкозой, капельницами и шприцами, тускло поблескивало что-то маленькое. Долбушин равнодушно скользнул по этому предмету взглядом, рассеянно отвел глаза и… снова зачем-то посмотрел в ту же точку. Маленький, тусклый, не вписывающийся в медицинскую стихию предмет был кабаньей головой. Рядом валялась оборванная цепочка. Скорее всего, Тилль рванул ее с себя со злостью, подумав, что вот, я-то жив, а сына-то проклятый вепрь не уберег!

Долбушин хотел схватить кабанью голову, но опомнился. Пока он под действием нетопыря,брать новый уникум нельзя. Даже прикасаться к нему опасно. Конфликт двух уникумов станет для него смертельным. Он и так в чужом теле на птичьих правах. Стоит сознанию Арно очнуться от навеваемого нетопыремужаса, и оно вышвырнет пришельца в пустоту, на рассеянье.

Вспомнив про арбалет, Долбушин медленно, чтобы не спугнуть Тилля, подошел к кровати, бесшумно взял арбалет и, подняв с пола состегнутые болты, отсоединил крайний. Вставил болт в направляющий желоб и потянул рычаг. До выстрела оставались мгновения, однако еще до щелчка, который выдал бы его и вынудил к немедленному выстрелу, Долбушин остановил рычаг. Он сам не понимал, отчего медлит и чего ждет.

Момент был не просто подходящий, а единственный в жизни. Другого такого больше не представится. В следующий раз Тилль окажется либо с охраной, либо с кабаньей головой на цепочке. Теперь же он даже и не думал поворачиваться, представляя не просто идеальную, а исключающую промах мишень. Долбушин долгим взглядом посмотрел на жирную спину Тилля, без голоса, одним губами, прошептал ругательство и, бесшумно опустив арбалет на кровать, вышел из комнаты.

Здесь, всего в этаже от клеток с гиелами, даже зимой попадались мухи. Чистя крылышки, они отдыхали на стенах, взлетали, устраивали пляску под лампами и равнодушно пробегали по картинам. Не успел Долбушин подумать, что случится, если одна из этих мух коснется его, как что-то ощутил и уставился на рукав. По куртке Арно, направляясь к кисти, быстро и деловито ползла муха. Когда Долбушин увидел ее, муха уже почти прикоснулась к коже. Он бешено замахал рукой. Потом подул. Муха неохотно взлетела, бестолково покружила и отправилась топиться в бушующем море на картине Айвазовского.

– Одежда! Она села на одежду! – прошептал Долбушин.

У дверей Гая на корточках сидели три арбалетчика. Заметив Арно, они торопливо вскочили. На лицах было скрытое раздражение, что вот, проклятый секретарь вечно подкрадывается, как кот! Глава форта спохватился, что так и не придумал, что скажет Гаю, и начал замедляться, давая себе время подумать, но было уже поздно. Один из арбалетчиков предупредительно постучал и, услышав глухое «Войдите!», распахнул дверь перед Долбушиным.

Гай, одетый в застиранную, давно потерявшую всякий цвет пижаму, сидел на краю стола и грыз ногти. Перед ним стояли те самые шахматы, в которых Долбушин сутулился черным конем. Все фигуры когда-то были камнями, хранившими самые интересные из перехваченных ведьмарями закладок. Гай любил держать их в руках, думал о чем-то, вспоминал. Партии, которые он разыгрывал сам с собой, едва ли могли заинтересовать шахматиста. Правил, по сути, не существовало. Порой Гай проникался такой любовью к какой-нибудь невзрачной пешке из бурого железняка, что поочередно скармливал ей все неприятельские фигуры. В другой же раз пешка сразу улетала с доски, потому что симпатии Гая оказывались на стороне мраморного ферзя или малахитового слона. Сейчас на доске появилась еще одна фигура – тридцать третья, занимавшая весь центр и определенно пребывавшая у Гая в фаворитах. Пористый кусок песчаника с большой стрекозой внутри. Долбушин старался не смотреть на живую закладку и вообще не поднимать глаз. Сам Гай, может, ничего и не почует, но вот его опекун, с которым они давно сплавились в одно целое… Опасно обманывать существо, знающее все тайны болота.