Стрекоза второго шанса

– Это ничего не значит.

– Как ничего?

– У нас четверть часа. Примерно столько времени нужно берсеркам Тилля, чтобы перестать быковать. Пристреляться к чердачным окнам, одолжить у Белдо пару боевых магов, знающих, что такое парализующие шары, замедление времени или превращение воздуха в пылающий газ. Это очень больно, когда вдыхаешь огонь. Страшнее, чем быстрая смерть.

– А Белдо даст магов?

– Думаю, уже дал. Бедный Белдо! И друга продал, и прибыли не получил. Вдвойне обидно, – под нос себе пробормотал Долбушин.

– То есть нам не спастись? – спросила Рина.

Ей было ясно, что, даже если она и решит оставить этого странного человека с убивающим зонтом, вызывавшего такие противоречивые чувства, через слуховое окно с Гавром ей не пробраться. Пока этот олух сообразит, что от него требуется, и взлетит, их утыкают болтами. Если же и не утыкают – уйдут ли они от гиел? Сомнительно.

– Выход есть, – сказал Долбушин.

– Какой?

Он молча протянул ладонь.

– Выманиваете у меня закладку, так?

Долбушин лег на спину. Лежа было проще держать под прицелом ближайшее окно и люк.

– Кое в чем ты права, – сказал он, уходя от прямого ответа на вопрос.

– В чем?

– Насчет этой куртки. Она и правда Артурыча.

Рина резко повернулась к нему. Лица Долбушина было не разглядеть – только светлеющий овал.

– Что?

– Это куртка Артурыча. Разве не видно, что она мне коротка? – повторил Долбушин.

Рина и верила, и не верила.

– Вы были у Мамаси? У моей мамы? Зачем?

– Я жил у нее несколько дней, когда в меня стреляли люди Тилля. Но она не твоя мать, – сказал голос, который Рина воспринимала как голос нижней части овала.

Ночь чужда удивлению.

– А чья? – спросила Рина просто.

– Мама Эли.

– Эли? Так значит… – повторила она эхом, мгновенно вспоминая фотографию. – А сама Мамася знает, что я не?..

– Не знает.

– А про Элю?

– Тоже нет. Ее воспоминания отредактированы, как и твои. Но Эля сейчас у нее. Думаю, разберутся рано или поздно, – сказал Долбушин.

Рина, сама не зная зачем, водила пальцами по полу. Ощущала цементную крошку, пыль, какие-то щепки.

– Я догадывалась, что я не… Боялась об этом думать. Но чья я тогда дочь?

Долбушин много раз представлял, как это будет, однако все оказалось по другому. Ответ вырвался сам и очень быстро.

– МОЯ!

– ВЫ?!

Долбушин молчал, далеко отставив руку с зонтом, чтобы случайно ее не коснуться. И его неосознанная, почти автоматическая забота, и молчание сказали Рине больше, чем если бы он что-то горячо доказывал. Да и что доказывать, когда главное сказано. Рина запуталась. Устала. Ей хотелось выть.

– Я вам не верю! Это полный бред! – задиристо продолжала Рина. – Ну и как, по вашему мнению, меня зовут? Катя?

– Почему Катя? Аня.

Она вслушалась в это кажущееся чужим имя.

– Серьезно? Всегда терпеть не могла этих Анек! А мою маму?

– Нина.

– Ну и где она?

– Ее нет.

– А куда она делась? – Рине нравилось быть бесцеремонной. – Уехала?

– Умерла, – выдавил Долбушин.

– Когда? – оглушенно спросила Рина. Боли она пока не чувствовала. Только отзвук чужой боли и недоумение.

Ответить он не успел. По крыше вновь застучали болты, а потом кто-то мягко прошел над их головами. Царапнул крышу, и стало ясно, что у него есть когти. Потом еще удар, но уже не от стрел. Похоже, человек спрыгнул с седла и теперь, замерев, стоял, чутко вслушиваясь в то, что происходило на чердаке. Шаги вкрадчиво приблизились к дальнему окну. Что-то тонко засвистело, зашуршало, скатилось. И опять раздался едва различимый свист.

– Пожарной лестницы тут нет. Они пытаются поднять кого-то на крышу, – догадался Долбушин.

– Кого?

– Скоро узнаем. Заряди шнеппер!.. Стреляй сразу, как что-то увидишь.

– А что я должна увидеть?

– Понятия не имею.

Рина натянула тетиву и вложила новый пнуф. Она держала под прицелом крайних два окна, Долбушин – остальные. Гавр держал под контролем самого себя – и это было уже немало. Слышно было, как снаружи кого-то поднимают в системе. Обострившимся слухом Рина различила щелчок карабина. Ага, отстегивают! Помогают стащить систему. Смазанный звук голосов. Кто-то шепотом упирался. На него шипели.