Аврора

— Неважно. Так вы говорите, он покинул свое жилище...

— ...первого июля, в десять часов вечера. И больше туда не возвращался.

— Сколько времени он там пробыл, приехав из Дрездена?

— Полагаю, дня два-три.

Элеонора Целльская быстро прикинула: начиная с 27—28 июня... София Доротея уехала обратно в Ганновер 28-го. Трудно не заметить здесь связь! Но она, конечно, не выдала своих мыслей, а только произнесла со вдохом, обозначавшим скуку:

— Итак, ваш брат покинул Ганновер первого июля. И что с того? Почему это привело вас ко мне? Не считаете ли вы, что он направился сюда?

— Нет, я так не считаю, но...

— Раз так, вам следует обратиться к моему деверю в Ганновере.

— Я как раз оттуда.

— И что же?

— Никто так и не смог мне ответить, что с ним произошло. Можно подумать, что он испарился, не оставив никаких следов. Правда, его дом дважды подвергся тщательному обыску, слуги сбежали, а гвардейцы курфюрста забрали лошадей.

Герцогиня встала, прошла мимо посетительницы, которой так и не предложила сесть, взяла со столика веер из белых перьев и стала лениво им обмахиваться.

— И вы ничего не поняли? — спросила она презрительно, давая понять, что Аврора не слишком умна. — Странно, а мне кажется, что все яснее ясного: ваш брат вернулся в Ганновер против воли курфюрста. Его арестовали и посадили в тюрьму, где он теперь ждет приговора, если не выдворен за границу.

— Арест с помощью засады? Меня бы это удивило, Ваше высочество. Это недостойно... правителя. Графа Кенигсмарка не стали бы хватать среди ночи, — горделиво добавила девушка. — Я примчалась к Вашему высочеству потому, что той ночью или следующим утром произошло серьезное событие, которое не может вас не заинтересовать.

Веер в руках герцогини застыл, а ее сердце пропустило удар.

— Какое именно?

— Наследную принцессу заперли в ее покоях в Херренхаузене, ее не выпускают оттуда ни под каким предлогом и даже не пускают к ней собственных детей!

— Она... Каких еще глупостей вы там наслушались? Моя дочь перенесла тяжелый недуг. Сейчас она слаба. Видимо, болезнь вернулась, а чернь хватается за любой повод, чтобы позлословить. Какая низость! И вы не постеснялись прийти с этим ко мне? Сказали бы еще, что в эти дела замешан сам курфюрст!

Аврора без всякого удивления позволяла герцогине бушевать. Как ни странно, чем больше негодовала Элеонора, тем больше она успокаивалась. Она еще не все ей выложила и теперь не собиралась медлить.

— Очень печально, что принцесса нездорова.

Полагаю, ей еще хуже, чем вы, Ваше высочество, себе представляете: ведь она лишена отрады иметь при себе преданную фрейлейн фон Кнезебек — ту схватили и посадили в тюрьму.

Наступило молчание. Элеонора Целльская зажмурилась и поднесла дрожащую руку к горлу. При этом она так побледнела, что посетительница решила, что ей грозит обморок. Она уже приблизилась, протянув руки, чтобы при необходимости поддержать герцогиню, но та вдруг широко распахнула глаза и обожгла ее бешеным взглядом.

— Убирайтесь! — прорычала она. — Вон! И уносите с собой ваши злобные измышления, цель которых совершенно ясна! Если вы собирались заинтересовать нас судьбой своего проклятого брата, то вы ошиблись. Филипп Кенигсмарк натворил здесь столько зла, что если с ним стряслось несчастье, то это значит, что свершилось правосудие Всевышнего! Он посмел вернуться в Ганновер, чтобы снова оказывать на мою дочь свое порочное влияние. Всем известно, что он годами преследовал ее своими домогательствами, и если ее заперли, то только с целью защитить от посягательств бессовестного авантюриста, осмелившегося позариться на будущую королеву Англии! Пусть проваливает к дьяволу, если этого еще не произошло, и вы вместе с ним! Беркхоф! Беркхоф, сюда!

Это был уже не крик, а визг, заставивший баронессу, находившуюся, видимо, неподалеку, мигом прибежать на зов. Элеонора указала дрожащим от ярости пальцем на девушку, приросшую к месту от этого приступа ярости.

— Позвать стражу! Вышвырнуть эту девчонку, убрать ее из дворца, пусть ноги ее здесь больше не будет, иначе — тюрьма! Выдворить ее за границу герцогства! И будь она проклята... Проклята!

Герцогиня поперхнулась на последнем слове и рухнула на кровать, сотрясаемая рыданиями, напугавшими ее фрейлину. Та оглянулась на Аврору.

— Что вы ей наговорили? — спросила она шепотом. — Поторопитесь! Я вас провожу. Прочь из Целле, и скорее!