Путешественник

— Почему ты мне никогда не писал? — спросила она наконец. — Ты же мог догадаться, что мне по меньшей мере хотелось знать…

— Жив ли я? Иногда я думал об этом, но отец Валет считал, что лучше хранить молчание. Так же, как он не хотел, чтобы я вернулся в Канаду. Он говорил: «Когда я покину этот мир, делай, что хочешь…» Болезнь долгие годы подтачивала его. Он слабел и становился беспокойным. Ни за что на свете я бы не стал причинять ему боль, даже самую малую. Простите меня!

— Дело прошлое! А теперь скажи, зачем ты вернулся сюда? Почему не в Квебек? Ты так любил свою страну…

— Теперь она принадлежит не мне, а англичанам. Может, это покажется странным, но я бы там задохнулся! Здесь у меня есть дела!

— Значит, ты и в самом деле решил обосноваться в наших краях?

— Зачем бы иначе я стал покупать землю? Я намерен построить дом, свой собственный дом, но не хотел приезжать в Сен-Васт, пока не был уверен, что смогу пустить новые корни.

— Где ты остановился?

— В замке Варанвиль у своего друга Феликса, с которым воевал в Гонделуре, да и не только.

— Как-нибудь расскажешь мне обо всем! Для меня это как сон, ведь я никогда не уезжала дальше Шербурга!

— Сколько угодно… но позже. А теперь я хотел вас попросить отвести меня на могилу матери.

Казалось просто невозможным, чтобы ее загорелое лицо могло вдруг побледнеть. Но именно это и произошло: лицо мадемуазель Леусуа стало серым, она сжала руки, чтобы унять дрожь, и отвернулась, стараясь избежать удивленного взгляда Тремэна, становившегося все более мрачным. Не получив ответа, он настойчиво и неожиданно грубо произнес:

— Так что же? Разве я попросил чего-то необычного?

Ведь ее где-то похоронили?

Наконец послышался ответ: из глубины сгорбившегося тела его донес едва различимый голос, долетевший из-под охваченной руками склоненной головы:

— Да… но не так, как я сказала Жану Валету…

Встав на колени, Гийом оторвал дрожащие пальцы от лица и сжал их.

— Что это значит?

— Что я солгала, сказав, что ее похоронили по христианскому обычаю… Ее положили… за оградой кладбища.

— Что?

Старая дева глубоко вздохнула и заставила себя взглянуть в грозные глаза.

— Когда рано утром ее нашли мертвой… над городом словно пронеслась волна паники, тем более что никто не знал, что случилось с тобой. Она погибла в том же месте, что и бедная Луиза Симон…

— Но не так же! Ту женщину, если не ошибаюсь, задушили! А мою мать убили кинжалом…

— Это ничего не меняло: главное — совпадение. И тогда снова заговорили о Сэрском монахе…

— Об этой глупости! — сказал Гийом презрительно.

— Что поделать… да еще вмешалась Симона Амель. Ты ведь помнишь, она тетка…

— Я старался забыть эту сволочь, во теперь чувствую, что придется вспомнить…

— Лучше не надо! Как бы там ни было, она стала вопить и клясться, что если Матильду осмелятся похоронить рядом с ее отцом и братом, то она собственными руками выроет ее из земли и бросит в море. Говорила, что вы оба принесли беду и несчастья, что Матильда заключила союз с Дьяволом…

— А вы? Ничего не сказали? По-моему, к вашему голосу прислушиваются?..

— Я сделала что смогла, но Симона заручилась поддержкой самых отъявленных сплетниц Сен-Васт. Такие всегда найдутся, когда хочешь совершить зло. Тем более что Матильда уехала десять лет тому назад, и все завидовали ее так называемому богатству. Эти женщины взяли верх. Казалось, что мужчины, даже знатные лица в городе, их боялись! Все, что я от них получила, — это грубо сколоченный гроб, куда я ее и положила, завернув в красивую простыню, с четками в руках…

— А кюре? Не вмешался?.. Еще один храбрец! — проворчал Тремэн, негодуя от возмущения.

— Он был стар… и болен. Он тоже испугался взбесившихся баб. Правда, как-то темной ночью, некоторое время спустя, он пошел со мной на… в общем, туда, где она лежит, и освятил землю…

— Ну а убийцу, конечно, никто не искал? И впрямь удобная штука, этот ваш монах-призрак! Беда лишь в том, что из-за него человека на двадцать лет отправили на галеры!.. Кстати, что с ним сталось?

— Никому ничего не известно. Должно быть, умер в цепях. А меня тихонько предупредили, чтобы я вела себя спокойно, если хочу дожить свой век в своем доме… но обращаются ко мне гораздо реже, чем раньше. Некоторые даже считают меня ведьмой…

— Ну, это уж слишком! Да что же это за отсталая страна, и это в наше время, когда и в Париже, и в других местах без устали трезвонят о просвещении и свободе человека? Тремэн достал платок и промокнул лоб, на котором блестели крупные кают пота. Его одновременно одолевали тошнота, тоска и бешенство, от которого он дрожал всем телом. Он встал у окна и устремил невидящий взгляд поверх деревьев, изгороди и крыш. Чувствуя, как ему тяжело в эту минуту, мадемуазель Леусуа поднялась и встала за ним. — Гийом… Поверь, я говорю тебе это скрепя сердце, но… наверное, было бы лучше… Он резко повернулся.