Кречет. Книга IV

Взорам Жиля и Понго открылась совершенно неожиданная картина. Финнеган в гневе грыз ногти, в то время как незнакомый монах, один из братьев госпиталя Шарите в Кап-Франсе, выстроил посреди комнаты пять молодых негритянок, прыскавших со смеху, и внимательно осматривал женщин одну за другой, щупал им животы и даже прикладывался к ним ухом с ученым видом, страшно действовавшим на нервы ирландцу.

— Что это значит, святой отец? Чем вы занимаетесь? — спросил Жиль не слишком любезно. — Зачем вы ощупываете этих женщин?

Монах был стар, лицо суровое, волосы и борода седые и довольно грязные.

— Здравствуйте, господин де Турнемин. Прошу, не мешайте мне заниматься делом, возложенным на меня Святой Церковью.

— Не понимаю, какое отношение Святая Церковь имеет к моей плантации, — ответил все так же резко Турнемин. — Однако прежде всего представьтесь, будьте так любезны.

— Я брат Игнатий, один из лекарей госпиталя Шарите. Как нам стало известно, тут, на плантации, предаются сексуальным излишествам и не слишком считаются с пристойностью. Ведь эти женщины беременны, не так ли?

— Безусловно, однако я никак не возьму в толк, при чем тут ваш госпиталь? — взорвался Финнеган. — На любой плантации, где работают мужчины и женщины, рождаются дети. И для семей чернокожих, и для хозяина это только благо. Мне хотелось бы знать…

Жиль положил ладонь на руку развоевавшегося не на шутку ирландца, чтобы его успокоить.

— Не волнуйся, Лайам! Брат Игнатий сейчас, конечно же, посвятит нас в эту маленькую загадку. Слушаем вас, святой отец. Что вы собираетесь делать?

— Вы признаете, что эти женщины беременны?

— Естественно. Разве не заметно?

— В таком случае отведите их к моей повозке: я забираю негритянок в госпиталь.

— Неужели? И зачем же?

— Чтобы они там разрешились от бремени.

Мне не хуже вас известно, что беременные женщины есть на каждой плантации. Остается выяснить от кого? Например, эти сказали мне, что незамужем.

— Допустим. Пока не замужем. И что же?

— Как что?

Брат Игнатий заговорил вкрадчиво, настойчиво и чуть презрительно:

— Вы здесь недавно, господин шевалье, иначе знали бы, что всякая негритянка, уличенная в том, что она имела связь с белым мужчиной и носит его ребенка, подлежит конфискации и должна впредь трудиться на Церковь.

— Возможно. Но почему вы считаете что именно эти чернокожие родят мулатов?

— Да потому… что вы или другие белые на плантации вполне могли им поспособствовать.

Жилю пришлось сделать над собой чудовищное усилие, чтобы не схватить святошу за шиворот пыльной сутаны и не вышвырнуть его вон.

— Если эти женщины и впрямь беременны от белых, то ни я, ни мои друзья тут ни при чем.

Мы с Пьером Готье и доктором Финнеганом всего три месяца на плантации, а у них срок беременности куда больше. Может, это и вправду работа Легро и его надсмотрщиков, только сами рабыни это отрицают.

— Вы уверены в своих словах? А в Кап-Франсе утверждают, что перед вами не устоит ни одна женщина и что вас, господин де Турнемин, не смущает цвет их кожи. Говорят, будто в самый день прибытия на остров вы успели побывать в паланкине у метиски… Вас видели.

— Видели? В самом деле? Вот уж не думал, что моя скромная персона вызывает такой интерес в Кап-Франсе. И давайте закончим на этом, любезный брат. У нас много работы и совсем нет времени на болтовню…

— Спорить не стану, но женщин заберу.

— Об этом не может быть и речи.

— Святая Церковь по закону…

— По закону, говорите? — вмешался Финнеган. — Наши добрые апостолы добывают себе таким образом бесплатных рабов… Не позволяй, Жиль. Он не имеет права.

— Слышали, что сказал доктор? — холодно спросил Турнемин. — Мне добавить нечего. Эти женщины — моя собственность, и они останутся тут. Если же Церкви не хватает слуг, то позвольте мне сделать небольшое пожертвование, вы сможете купить на это двух-трех рабов на ближайших торгах. Вчера вечером прибыл корабль с Золотого Берега, карантинные бараки полны.

Он достал из кошелька несколько золотых и вложил их в протянутую руку. В глазах святого брата под густыми бровями вспыхнул жадный огонек. Мгновение он колебался, раздираемый желанием сохранить достоинство и алчностью. Победило последнее. Ладонь его сжалась, и монеты исчезли под испачканной серой тканью сутаной.

— Принимаю это как первое проявление вашего послушания Господу. Но женщины…

— Останутся тут! Я уже сказал. Пойдемте, брат Игнатий, я провожу вас к повозке. Вам, наверное, еще предстоит объехать другие плантации. Не могу поверить, что вы проделали столь долгий путь лишь ради «Верхних Саванн».