Седьмое Правило Волшебника, или Столпы Творения (др. изд.)

— Я здесь, мама. Все будет хорошо. Я здесь. Мама, не умирай! Не умирай! Держись, мама! Держись!!!

— Слушай… — голос был тих, как дыхание.

— Я слушаю, мама, — сказала Дженнсен плача. — Я слушаю.

— Я ухожу… Я пересекаю завесу… и ухожу к добрым духам.

— Нет, мама, не надо! Ну, пожалуйста, не надо!!!

— Ничего не поделаешь, дитя мое… Все хорошо… Добрые духи позаботятся обо мне.

Дженнсен обеими руками обхватила лицо матери, пытаясь разглядеть ее сквозь льющиеся от бессилия слезы, и захлебнулась рыданиями:

— Мама… не оставляй меня одну… Не оставляй меня… Пожалуйста… пожалуйста, не надо… О, мама, я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, дитя… — Голос матери чуть окреп. — Больше всего. Я научила тебя всему, что умела. Слушай.

Дженнсен кивнула, боясь пропустить хоть одно драгоценное слово.

— Добрые духи забирают меня. Ты должна это понять. Когда я уйду, это тело больше не будет мною. Мне оно больше не понадобится. Это совсем не больно. Совсем. Разве это не чудо? Я — с добрыми духами. Ты должна сейчас быть сильной и оставить то, что больше не будет мною.

— Мама… — Дженнсен могла только рыдать от муки да держать в руках лицо, которое любила больше, чем саму жизнь.

— Он придет за тобой, Джен. Беги. Не оставайся с этим телом, которое уже не будет мною, когда я уйду с добрыми духами. Поняла?

— Нет, мама. Я не могу оставить тебя. Я не могу.

— Ты должна. Не рискуй своей жизнью для того, чтобы похоронить это бесполезное тело. Это будет глупо. Тело — не я. Я — в твоем сердце и с добрыми духами. Это тело — не я. Поняла, дитя мое?

— Да, мама. Не ты. Ты будешь с добрыми духами. Не здесь.

Мать кивнула.

— Умница… Возьми тот нож. Я отправила им одного в другой мир. Это стоящее оружие.

— Мама, я люблю тебя… — Дженнсен и хотела бы найти другие слова, но их не было. — Я люблю тебя.

— И я люблю тебя… Вот почему ты должна бежать, дитя мое. Я не хочу, чтобы ты бесполезно потратила жизнь. Меня здесь больше нет. Беги, Джен. Или он настигнет тебя. Беги… — Ее глаза устремились в сторону Себастьяна. — Ты поможешь ей?

Себастьян, стоявший рядом, кивнул:

— Клянусь, помогу.

Мать снова перевела взгляд на Дженнсен и улыбнулась:

— Я всегда буду в твоем сердце, дитя… Всегда… Я буду любить тебя… Всегда…

— О, мама, ты знаешь, я тоже буду любить тебя. Всегда!

Мать улыбалась, глядя на свою дочь. Дженнсен пальцами ласкала прекрасное лицо. Пролетел всего один миг и минула целая вечность, пока мать смотрела на дочь.

Пока дочь не осознала, что мать уже ничего не видит в этом мире.

Захлебываясь в рыданиях, обуреваемая ужасом, Дженнсен упала на тело матери. Все кончилось. Сумасшедший бесчувственный мир перестал для нее существовать.

Дочь протягивала руки к матери, а ее тянули назад.

— Дженнсен! — говорили ей прямо в ухо. — Мы должны сделать то, что она хотела.

— Нет! — простонала она. — Пожалуйста, нет…

Ее нежно тянули назад.

— Дженнсен, делайте, как она просила. Мы должны.

Дженнсен кулаками замолотила по залитому кровью полу:

— Нет!

Мир кончился.

— Нет. Пожалуйста, нет. Этого не может быть.

— Джен, мы обязаны уйти.

— Вы уходите, — рыдала Дженнсен. — А мне все равно. Я сдаюсь.

— Нет, Джен, вы не сдадитесь. Вы не можете сдаться.

Себастьян обхватил ее и поднял, поставил на подкашивающиеся ноги. Полубесчувственная Дженнсен не могла даже пошевелиться. Все вокруг было нереальным. Все было, как сон. Мир рассыпался в прах.

Поддерживая под руки, Себастьян встряхнул ее:

— Дженнсен, мы обязаны уйти отсюда.

Она повернула голову и посмотрела на мать:

— Мы что-то должны сделать… Пожалуйста… Что-то надо сделать…

— Да, мы должны. Мы должны уйти прежде, чем здесь появятся остальные…

Его лицо было мокрым.

Она подумала, что дождь идет по-прежнему. Как будто наблюдала за собой с огромного расстояния, и все ее мысли казались бредовыми.

— Дженнсен, послушайте меня…

Мать недавно говорила… Это было так важно…

— Слушайте меня. Мы должны отсюда выбраться. Ваша мать была права. Мы должны идти.

Себастьян подошел к заплечному мешку, стоявшему на столе в другом конце комнаты. Дженнсен осела. Ее колени глухо ударились об пол. В сердце была пустота, только тлели уголья страшной муки, от которой она не могла избавиться. Почему все должно быть так несправедливо?