Седьмое Правило Волшебника, или Столпы Творения (др. изд.)

— Оба!

Он вздрогнул, и она саданула его еще три раза, с каждым ударом произнося:

— Оба!.. Оба!.. Оба!..

Несколько лет назад такая трепка оставила бы на его теле синяки и шишки. Но теперь он был слишком крупным и сильным, чтобы испытывать боль от ударов палки. Это злило мать еще больше. А у него начинали гореть уши от злости, с которой она произносила его имя. Со своим маленьким злобным ротиком она напоминала Обе паука. Черную вдову… Он ссутулился, стараясь казаться поменьше.

— Что случилось, мама?

— Где ты болтаешься, когда тебя мать зовет?

Ее лицо скривилось. Когда-то гладкое, как слива, теперь оно превратилось в мятый сухой чернослив.

— Оба — ты бык. Оба — ты осел. Оба — ты придурок. Где ты был?

Оба поднял руку, защищаясь от очередного удара палкой.

— Я собирал яйца, мама. Собирал яйца.

— Посмотри на этот бедлам! Тебе никогда не приходило в голову прибрать здесь, прежде чем тот, у кого хватает мозгов, скажет тебе об этом?

Оба огляделся, но не увидел ничего, что могло бы так завести ее. Работы всегда находилось предостаточно. Из-под бревен в стойлах высовывали свои носы крысы, их усики шевелились, когда они принюхивались, глядя на людей черными бусинками глаз и слушая своими маленькими ушками.

Он обернулся на мать, но спрашивать не было смысла. Она всегда будет недовольна, в любом случае.

Мать ткнула пальцем на землю у себя под ногами:

— Посмотри сюда. У тебя никогда не появлялось мысли убрать этот навоз? Как только придет оттепель, он потечет под стену и в дом, где я сплю. Ты думаешь, я кормлю тебя за то, что ты бездельничаешь? Тебе не кажется, что за свое проживание здесь надо отрабатывать, ты, ленивый придурок? Да-да, Оба, ты просто придурок!

Этим словом она уже обзывала его не раз. Оба удивлялся иногда, что мать остановилась на одном уровне и не учится ничему новому. Когда он был маленьким, ему казалось, что у нее непревзойденный дар читать мысли и такой острый язык, что она может ранить его словами. Сейчас, когда он вырос, ему стало иногда казаться, что дар читать мысли и язык ее тоже стали менее внушительными. И вообще не является ли ее власть над ним чем-то… искусственным, иллюзией? Подумаешь, пугало со злобным маленьким ртом!..

И все же у нее еще имелись какие-то особые приемы, при помощи которых она превращала его в полное ничтожество. И кроме того, она была его мать. А человеку следует почитать свою мать. Это — самое важное из того, что обязан знать человек. Она хорошо преподала ему этот урок.

Оба не представлял себе, что можно сделать еще какую-то работу, помимо той, что делал. Он работал от восхода до заката. Он был горд тем, что не ленив. Он был человеком действия. Он силен и работает за двоих. Он все делает лучше, чем кто-либо из известных ему людей. С мужчинами у него не было никаких проблем, однако женщины обескураживали его. Он никогда не знал, что делать, когда поблизости оказывалась женщина. Он был таким большим, но при женщинах ощущал себя ничтожным…

Оба шаркнул ногой по темной скользкой куче под ногами, оценивая эту твердую, как камень, массу. Желудки животных знали свое дело; навоз замерзал прежде, чем он успевал его убрать; за долгую холодную зиму слой нарастал за слоем… Время от времени Оба разбрасывал поверху солому, чтобы ступать было безопаснее. Ему вовсе не хотелось, чтобы мать поскользнулась и упала. Но проходило совсем немного времени, и снова солома покрывалась заледеневшей жижей, и приходила пора настилать новую…

— Мама, все кругом замерзло.

Он всегда вычерпывал грязь с пола, как только она размораживалась и появлялась возможность ее подцепить. Весной, с потеплением, когда хлев заполняли жужжащие мухи, он запросто снимал грязь целыми слоями. Но не сейчас. Сейчас она представляла собой спаянную воедино твердую массу.

— Вечно эти оправдания! Разве не так, Оба? Для своей матери ты находишь только оправдания. Ты, никому не нужный выродок…

Она сложила руки на груди, сердито глядя на него. Оба не мог говорить неправду, не мог притворяться, и она хорошо знала об этом.

Оба пристально оглядел темный хлев и увидел тяжелую стальную лопату-черпак, прислоненную к стене.

— Я все уберу, мама. Возвращайся домой прясть, а я хорошенько вычищу весь хлев.

Он не очень представлял себе, как отскрести твердую замерзшую грязь, но знал: придется сделать это.

— Начинай прямо сейчас, — рявкнула мать. — Используй остаток дня. Когда стемнеет, я хочу, чтобы ты сходил в город к Латее за лекарством для меня.