Она перестала играть.
Внезапная тишина обрушилась на нее.
– Ты чокнутый, – произнесла она.
– Представьте, что вы – это я, – попросил ее я. Вот я иду обратно в свой отель. И по дороге мне хотелось бы слышать какую-нибудь музыку, все равно что. Сыграйте. И когда будете играть, зайдите за угол и послушайте.
Она положила руки на струны и остановилась, шевеля губами. Я ждал. Наконец она вздохнула и издала жалобный стон. А потом вдруг закричала:
– Убирайся!
– Что?..
– Из-за тебя у меня руки сделались как крюки! Посмотри! Ты все испортил!
– Я только хотел поблагодарить…
– …мою задницу! – кричала она. – Безмозглый дурак, скотина! Не суйся, куда не просят! Занимайся своими делами! Оставь меня в покое, парень! О бедные мои пальчики, вас испортили, испортили!
Она смотрела то на них, то на меня с каким-то ужасным, пристальным вниманием.
– Проваливай! – закричала она.
Я в отчаянии бегом бросился за угол.
«Вот! – думал я. – Что ты наделал! Что ты наделал! Все ей испортил своей благодарностью. И себе тоже, тебе придется жить с этим! Дурак, кто тебя тянул за язык?»
Прислонившись к стене, я сполз вниз. Так прошла, наверное, минута.
"Пожалуйста, леди, – думал я, – давай. Сыграй. Не для меня. Сыграй для себя. Забудь, что я сказал! Ну, пожалуйста!"
Тут я услышал несколько робких, несмелых вздохов арфы.
И вновь тишина.
Вдруг снова подул ветер и донес до меня звуки арфы, игравшей медленно-медленно.
Это была старая песня, я помнил ее слова. И я начал напевать их про себя.
«Да, – думал я, – продолжай».
«Надо же, – думал я, – какая же она мудрая, эта старая женщина».
От восхищения я готов был задушить ее в объятиях.
А я чуть не убил ее своей беспечностью.
Но теперь, играя песню, в которой было столько мудрости, что я не могу даже передать, она успокаивала саму себя.
Я подождал, пока она не доиграет до третьего куплета, прежде чем снова пройти мимо нее, коснувшись шляпы в знак почтения.
Но ее глаза были закрыты, она слушала то, что делали ее руки, бегавшие по струнам, словно маленькая девчушка, впервые увидевшая дождь и подставляющая ладони под его светлые струи.
Был период, когда она играла совершенно неосознанно, потом слишком осознанно, и наконец теперь она играла так, как надо.
Уголки ее губ были слегка приподняты в улыбке.
«На волосок, – подумалось мне. – Едва-едва».
Я ушел, оставив их вдвоем, как друзей, встреченных случайно на улице, – ее и арфу.
Я помчался в отель, чтобы отблагодарить ее единственным способом, который был теперь мне известен: делать свою работу, и делать ее хорошо.
Но по пути я зашел в «Дулиз».
А песня все звучала, и шаг был легок, и ни одно любящее сердце не было ранено, когда я тихонько приоткрыл дверь паба и заглянул туда, ища глазами человека, которому мне так хотелось пожать руку.
Выпить сразу: против безумия толп
Drink Entire: Against the Madness of Crowds 1976 год Переводчик: О.Акимова
Это была одна из тех проклятых жарких ночей, когда без сна лежишь пластом до двух часов, потом резко вскакиваешь с постели, обливаясь кисловато-соленым потом, и, пошатываясь, спускаешься в гигантскую печь подземки, где с пронзительным воем носятся заблудившиеся в ночи поезда.
– Ад, – прошептал Уилл Морган.
И это действительно был ад, в котором целая армия озверевших людей всю ночь напролет, час за часом, блуждала от Бронкса до Кони-Айленда и обратно в поисках случайного глотка соленого океанского ветра, заставляющего тебя вздохнуть с Благодарением.
О господи, где-то там, на Манхэттене или еще дальше за ним, дуют прохладные ветры. Я должен найти их, пока не пришел рассвет…
– Черт!
Он в отупении смотрел, как мимо него бешеным потоком несутся улыбки с рекламы зубной пасты: его собственные рекламные идеи преследовали его в эту душную ночь на всем пути через остров Манхэттен.