— На обратном пути. Увидишь.
— Место, где он погиб?
— Место, где он пережил свой звездный час. А потом погиб.
— Место, где в него вселились духи Ороско и Сикейроса?
— Ты попал в самую точку!
Сэм свернул с автострады.
— Приехали!
Это была не художественная галерея.
Это была церковь.
На всех стенах развешаны яркие картины, каждая из которых была настолько потрясающа в своем радужном великолепии, что казалось, они взвиваются в небо языками пламени. Но они уступали место другому пламени. Две или три сотни свечей горели огромным кольцом вокруг просторной галереи. Они горели так уже несколько часов, и от их пламени веяло таким летним зноем, что вы сразу забывали о том, что только что пришли с апрельского холода.
Сам художник тоже находился там, но был занят своим новым делом: наполнял вечность тишиной.
Он лежал не в тесном гробу, а на облачном возвышении, покрытом белоснежной тканью, которое, казалось, парит вместе с ним среди созвездий огней, всколыхнувшихся от дуновения из боковой двери, в которую только что вошел служитель церкви.
Я сразу узнал его лицо. Карлос Хесус Монтойя, пастырь огромного овечьего стада латиносов, по ту и другую стороны от пересохшего русла обмелевшей реки Лос-Анджелес-Ривер. Священник, поэт, искатель приключений в тропических лесах, разбивший сердца десяти тысяч женщин, герой журнальных заголовков, мистик, а ныне критик в «Арт ньюс квотерли», он стоял, словно капитан на носу утопающего в огне корабля, окидывая взором стены, на которых были развешаны еще никому не известные фантазии Себастьяна Родригеса.
Я взглянул туда, куда смотрел он, и тихо присвистнул.
— Что такое? — шепнул Сэм.
— Эти картины, — сказал я, повышая голос, — вовсе не живопись. Это цветные фотографии!
— Тс-с-с! — прошипел кто-то.
— Замолчи, — прошептал Сэм.
— Но…
— Так и задумано. — Сэм нервно оглянулся по сторонам. — Сначала фотографии, чтобы возбудить любопытство зрителей. Потом настоящие картины. Двойная премьера выставки.
— Однако, — сказал я. — Как фотографии они просто великолепны!
— Тс-с-с, — прошипел кто-то еще громче.
Великий Монтойя уставился на меня через море знойного огня.
— Блестящие фотографии, — прошептал я.
Монтойя прочитал это по моим губам и величественно кивнул, как тореро перед корридой в Севилье.
— Постой! — сказал я, что-то смутно припоминая. — Эти картины. Я их уже где-то видел!
Карлос Хесус Монтойя снова устремил взгляд на стены.
— Уходим, — прошипел Сэм, подталкивая меня к двери.
— Подожди! — сказал я. — Не сбивай меня с мысли.
— Идиот, — чуть не закричал Сэм, — тебя же убьют!
Монтойя прочитал это по его губам и подтвердил едва заметным кивком.
— За что меня убивать? — спросил я.
— Ты слишком много знаешь!
— Я ничего не знаю!
— Знаешь! Andale! Vamoose! [3]
И мы уже собрались выйти из знойного лета в апрельский холод, но в дверях нас смыло в сторону волной плача, за которым последовали и плакальщицы: темная толпа рыдающих женщин в черных платках.
— Родственники так не убиваются, — заметил Сэм. — Это бывшие любовницы.
Я прислушался.
— Точно.
Послышался другой плач. Вошли другие женщины, менее изящные и более толстые, а за ними — важный джентльмен, спокойный и благородный, как знаменосец.
— Родственники, — сказал Сэм.
— Так мы уходим или нет?
— Это кульминация. Я хотел, чтобы ты ничего не пропустил и увидел все как сторонний наблюдатель, непредвзято, прежде чем поймешь, как все обстоит на самом деле.
— И сколько ты просишь за весь этот мешок с дерьмом?
— Это не дерьмо. Всего лишь кровь художника, его фантазии и вероятные отклики критиков — хорошие или плохие.
— Дай мешок. Я накидаю тебе этого добра.
— Нет. Зайди еще раз внутрь. Взгляни в последний раз на убитого гения и на истину, что вскоре будет извращена.
— Такие слова от тебя обычно слышишь поздним субботним вечером, когда ты сидишь, не раздеваясь, за пустой бутылкой.
— Сегодня не суббота. А бутылка — вот. Выпей. Сделай последний глоток, брось последний взгляд.
Я пил, стоя в проеме двери, через которую чувствовалось знойное дыхание страдного лета, пахнущего горячим свечным воском.
Где-то там, в глубине, Себастьян тихо плыл на своем белоснежном корабле. Где-то вдали слышалось щебетание хора мальчиков.
Когда мы мчались по автостраде, я догадался: