Кровь, слава и любовь

У маркизы было хрупкое здоровье, именно поэтому она и решила принимать гостей, лежа в постели (тогда говорили – «в алькове»). Госпожа де Рамбуйе любила свет, любила жизнь, хорошее общество, элегантность и изысканность. Она ненавидела всякого рода вульгарность и грубость, которые так пышно расцвели в крутые времена славного короля Генриха IV. Таким образом она надеялась создать свой маленький мирок, нечто вроде башни из слоновой кости. Здесь собрались коллекции приятных ей вещей, способных к тому же привлекать в дом многочисленных друзей. Дом посещали представители самых благородных семейств, которых эта полуитальянка, родившаяся в Вечном Городе от брака посла Франции и римской принцессы Джулии Савелли, тщательно отбирала в высшем обществе. Конде, Конти, Бассомпьер, Лианкур, Сен-Люк, Шомберг, Сен-Жеран, Гемене – все они приобрели приятную привычку каждый вечер появляться у Катрин де Рамбуйе.

Но по мере того, как проходило время и подрастали дети (шесть дочерей и один сын), маркиза понемножку меняла привычки: теперь, кроме своих друзей-аристократов, она стала приглашать и лучшие умы эпохи. Она страстно любила литературу, признавала только прекрасный, чистый язык, и ничто в мире не раздражало ее так, как грубоватые выражения, которые – все с тех же веселых времен Генриха IV – вошли в обиход у самых что ни на есть шикарных и высокопоставленных дам. Именно тогда в особняк стали приходить Малерб, Ракан, брат и сестра Скюдери, одинаково уродливые, но в равной степени искрящиеся остроумием.

В очень скором времени знаменитая голубая комната наполнилась отзвуками сонетов и катренов, здесь стали происходить состязания в остроумии и концерты. Как никто, умевшая вести и оживлять беседу маркиза старалась погрузить своих друзей в галантную атмосферу, где все приветливы и любезны друг с другом и каждый способен блеснуть интеллектом. В конце концов о гостеприимстве Катрин де Рамбуйе, о ее редкостной щедрости и о роскоши, с какой она принимала друзей, стали ходить легенды.

И вот именно в этот несколько жеманный кружок избранных, самых изысканных и самых утонченных людей своего времени неожиданно попал Монтозье. Он явился прямо с поля битвы в Германии, еще не остывший от суровых радостей военной службы. Его появление оказалось полной неожиданностью для всех, а главное – для него самого.

Тем не менее он любезно поклонился хозяйке дома, все еще прекрасной, несмотря на уже миновавшее сорокалетие. Она представила его такому количеству элегантных людей, что у бедняги просто голова пошла кругом. Но еще больше она закружилась, когда он познакомился со старшей дочерью маркизы. Она царила в собственном окружении, состоявшем из лучших умов эпохи. Здесь, подобно дирижеру оркестра, верховодил самый усердный из ее поклонников – поэт Вуатюр.

Двадцатитрехлетняя Жюли д'Анженн была прекрасна… Конечно, не так прекрасна, как утверждали многочисленные льстецы, но все же, все же… Высокая, темноволосая, с большими глазами, отличным цветом лица, королевской осанкой и божественной поступью, она не была классически красива, но это вовсе не мешало ни самому Вуатюру, ни его собратьям по перу с редкостным упорством сравнивать ее поочередно со всеми богинями, со всеми музами, со всеми нимфами и со всеми цветами мироздания. Девушке непрерывно курили фимиам. Она привыкла к существованию в этом ароматном облаке. Монтозье застенчиво, как всякий влюбленный, захотел присоединить свой голос к этому античному хору. Он быстро сообразил, что не получит шанса быть услышанным, если не станет поступать точно так же, как все остальные: рифмовать, сочинять, прославлять в стихах и прозе прелести божественной Жюли и ее матушки.

В тот день, впрочем, самого большого успеха в хоре поклонников добился Венсан Вуатюр, заявивший, что ревнивые боги обратили прекрасную Жюли в бриллиант.

– Это камень несравненной красоты, но холодный, бесчувственный, упорный и властный, его не способна разрушить никакая сила. Он сопротивляется железу так же, как и огню!

– Сударь, – застенчиво уточнил Монтозье, – если вы поместите бриллиант в огонь, он сгорит…

– Вот в чем превосходство нашей богини, – вмиг нашелся поэт, которому не приходилось лезть за словом в карман. – Ничто не может поглотить ее, даже огонь небесный!

Раздались бурные аплодисменты, и Артенис, так называли в этом кругу мадам де Рамбуйе, протянула руку для поцелуя счастливому поэту. Жюли заявила, что в мире нет существа, способного сравниться с этим посланцем самого Аполлона, чем ясно дала понять Монтозье неуместность его вмешательства.