Кровь, слава и любовь

Карл и потребовал от своего верного рыцаря, чтобы он женился во второй раз, всего два года спустя, на очень знатной молодой особе – Жанне де Лаваль. Бертран вовсе не любил эту женщину. Королю этот брак казался необходимым для продолжения столь славного рода: ведь Тифен не подарила наследников своему супругу.

Юная Жанна тоже не смогла этого сделать, точно так же, как не смогла изгнать из сердца мужа воспоминания о Тифен.

И когда 14 июля 1380 года, перед Шатонёф-де-Рандон, небольшой крепостью, которую он осаждал в Жеводане, Бертран Дюгеклен, коннетабль Франции, отдал Богу свою доблестную душу, он сделал это, шепча имя единственной в жизни возлюбленной, той, с которой теперь-то наконец он встретится в вечности.

Перед безжизненным телом своего лучшего врага побежденный англичанин преклонил колени и положил рядом с ним ключи от последнего взятого им города.

Александр Сергеевич Пушкин

Может быть, никогда в жизни Александр Сергеевич Пушкин не чувствовал одиночества так остро, как в этот вечер.

Ему уже исполнилось двадцать шесть лет, он чувствовал, как растет в нем день ото дня, как пылает поэтическое вдохновение, и при этом он вынужден был жить здесь, вдали от друзей, способных оценить его стихи. В этом старом деревенском доме его могла слышать только няня. Сидя у очага, поэт меланхолически поглядывал на языки пламени. Вот уже шесть лет, целых шесть лет прошло с тех пор, как царь Александр I сослал его в это родовое поместье Михайловское, неподалеку от Пскова. Вольнолюбивые стихи Пушкина ходили в списках, молодежь зачитывалась ими. Государь не любил вольнодумства. Теперь поэт имел возможность писать, но не имел восторженных слушателей. И перспективы совсем не утешительны…

Восстание декабристов было раздавлено. Пушкин тогда уже был в изгнании и не принимал участия в мятеже, но все обвиняемые были из числа его друзей. Пятеро погибли на эшафоте, остальные сосланы в Сибирь и на Кавказ, где шли бесконечные сражения. Новый царь Николай I карал посягнувших на престол беспощадно.

Вдалеке зазвенели колокольцы. Пушкин прислушался. Стук копыт приближался к господскому дому. Стали слышны голоса, и несколько мгновений спустя в комнату вошла Арина Родионовна, его старенькая няня.

– От самого царя прибыли!

– Зови…

На пороге комнаты появился офицер, туго затянутый в пропыленный мундир.

– Следуйте за мной! – коротко приказал он. – По приказу царя! Карета ждет…

Что ж, царскому приказу не сопротивляются.

Пушкин думал, что покидает свое старинное поместье навсегда. Всем известны его симпатии к декабристам… Вот и его не минует суровый суд. Сейчас в России сама мысль может попасть в ряды обвиняемых… Пройдет еще несколько дней, и, может быть, он присоединится в Сибири к Волконскому, Муравьеву, Нарышкину и остальным…

Не оглянувшись, он вышел из дома. А зачем оглядываться? Больше он его не увидит… Но все-таки поэт не удержался от вопроса гонцу:

– Куда вы меня везете?

– В Москву.

Ехали день и ночь по разбитым российским дорогам. И наконец, 8 сентября перед ними предстали золотые купола московского Кремля. Его неумолимый провожатый не разрешил ему даже сменить одежду, не разрешил даже побриться! Такой, каким был после дороги: в измятом костюме, весь разбитый, – он был препровожден в Кремль к царю.

Император всея Руси что-то писал, сидя за столом. Увидев Пушкина, он встал ему навстречу. Царь был высок ростом, как почти все Романовы. Светловолосый, свежее розовое лицо, голубые глаза, взгляд живой, но высокомерный. Такое лицо, как у этого молодого государя, трудно забыть! Был хорошо известен и его характер: царь слыл надменным и суровым. Какое-то время он молча смотрел на опального поэта, который, едва держась на ногах от усталости, неловко поклонился, потом внезапно спросил, глядя на него в упор:

– Что ты сейчас пишешь?

– Почти что ничего, – пробормотал Пушкин. – Цензура слишком строга.

– Зачем же ты пишешь вещи, которых не может пропустить цензура?

– Да она запрещает вещи самые что ни на есть невинные!

Царь расхохотался и подошел к поэту.

– Отныне я сам стану твоим цензором. Присылай мне все свои творения.

Весть об удивительном возвращении утерянной благосклонности распространилась в обществе мгновенно. Пушкин стал необычайно популярным в светских гостиных. Его зазывали к себе, он был нарасхват, он вошел в моду, да и самому ему, в силу всего этого, показалось, что теперь-то он свободен.