Цветок виселицы

— Притворяется! — заключил один из караульных. — Надо сломать дверь!

— А это по закону? — спросил другой, для которого закон значил больше, чем сострадание.

— Речь идет о человеческой жизни! Но, конечно, не этой старой карги, госпожи Андерсен! — возразил ему сердобольный караульный.

Законопослушный караульный глянул на девушек, в его взгляде отразилось все, что он о них думал. А не арестовать ли вместо госпожи Андерсен этих двоих? Нечего плодить никому не нужных детей!

Но тем не менее он помог взломать замок, и оба караульных вломились в комнату. Девушки последовали за ними. Ингрид с трепетом ожидала увидеть самое страшное.

Госпожа Андерсен лежала на широкой грязной кровати. Лицо у нее посинело, она с трудом хватала ртом воздух, прижав руки к груди, словно хотела что-то сорвать с себя.

— Она больна, — сказал сердобольный караульный.

Мадам Андерсен невнятно произнесла несколько слов.

— Заберите это, заберите! — послышалось караульным и девушкам.

«Силы небесные, это же корень мандрагоры», — подумала Ингрид, увидев, как госпожа Андерсен опять пытается что-то сорвать с себя. Ингрид подошла к ней, встала так, чтобы никто не видел, что она делает, положила руку на ключицы госпожи Андерсен и что-то пробормотала.

Госпожа Андерсен вздохнула и застонала от облегчения.

— Мне казалось, что огромный паук хочет задушить меня своими лапами! — проговорила она. — Я лежу здесь со вчерашнего вечера. Не могла даже крикнуть, чтобы позвать на помощь.

Она села в кровати и только тогда увидела, кто к ней пожаловал.

— Что вы здесь делаете, девушки? Вас забрали караульные? Почему вы пришли сюда?

Голос ее поднялся до крика.

Никто не успел и рта раскрыть, как она быстро затараторила:

— Вот уж неблагодарные, так неблагодарные! Я помогла этим девкам пристроить своих выродков в приличные дома, взяла с них за это сущую безделицу, можно сказать, старалась себе в убыток, а они являются сюда в сопровождении стражей закона и тревожат старую, больную женщину…

— Сдается мне, одна из девушек только что спасла вам жизнь, — перебил ее сердобольный караульный.

— А как она это сделала, вы спросили? — заголосила госпожа Андерсен. — Тут не обошлось без колдовства.

— У нас нет времени на пустые разговоры, — в тревоге сказала Ингрид. — У вас разыгралась грудная жаба на почве угрызений совести. Что вы сделали с нашими детьми? — В голосе Ингрид звучал страх.

— Ваши дети? — глаза мадам Андерсен забегали по сторонам. — Я их уже отдала. Вчера вечером их у меня забрали.

Ингрид забыла всякую осторожность. Она уперлась коленом в кровать и опрокинула госпожу Андерсен на подушки.

— Ты лжешь! — крикнула она, сверкая глазами. — Говори, где они, или я…

К счастью, она сдержалась и не произнесла того, что хотела: «Или я превращу тебя в собачье дерьмо!»

— Тихо, тихо, — сказал караульный. — Говорите, где дети?

— Клянусь вам, я ничего им не сделала. Клянусь Богом!

Голос ее звучал очень искренно.

— Будем искать!

Мадам Андерсен быстро вскочила.

— Нет, нет, я вспомнила! Я хотела переодеть их во все чистое до прихода новых родителей. Но тут у меня началось удушье, а дети тем временем исчезли. Их украли!

— Поищите в сарае! — крикнула с крыльца одна из соседок.

Она не успела ничего прибавить, как Ингрид, Стина и один из караульных были уже во дворе. Другой остался сторожить бушевавшую госпожу Андерсен.

Найти сарай оказалось легко. Соседи высыпали во двор и охотно им помогали.

Ингрид еще издали услыхала плач грудного ребенка.

— Один во всяком случае жив! — воскликнула она в волнении. — Слышишь, Стина, один из них жив!

Стина дрожала всем телом.

— Если у нее не было других детей, кроме наших!

Караульный сбил замок и распахнул двери сарая. И тут же отпрянул назад.

— Ну и вонища! — Он зажал нос рукой.

— Вот откуда шел этот запах, — сказала одна из соседок. — А мы-то думали, что тут где-то сдохла кошка.

Ингрид была уже в сарае. Там на грубо сколоченном столе лежал грудной ребенок, крохотный, посиневший от холода и голенький, волосиков на головке у него не было.

— Это твоя дочка, Стина? — спросила она, помертвев от ужаса, потому что ребенок был только один.