Исповедь рогоносца

Спустя два месяца Жерве окончательно выздоровел, но обвинения с него не сняли.

– Для меня существует лишь одно средство избежать эшафота, – сказал он молодой жене, – немедленно отправиться в Париж. При дворе у меня могущественные друзья. Они защитят меня. Порукой тому – моя добрая воля и мое полное неоспоримое право на справедливость. Я должен искать справедливость там, где ее проявляют в высшей степени!

– Но что мне делать здесь без вас, мой дорогой повелитель? Неужели вы оставите меня совсем одну в этом большом замке?

– Этот замок – ваш дом, душенька. Я покину вас ненадолго. Как только мои дела уладятся, я примчусь к вам во весь опор. Разве вы не знаете, что я совершенно не могу обходиться без вас, Эме?

Таким словам женщина не может не поверить, особенно если они, как в этом случае, произносятся от всей души. Ни Эме, ни Жерве тогда не могли даже предположить, какой долгой окажется их разлука, а главное – при каких обстоятельствах они встретятся вновь…

Они расстались после жарких объятий, обильно поливая слезами друг друга. Жерве отправился в Париж. Он очень надеялся на то, что расстается с женой не больше чем на месяц.

Дела и впрямь пошли довольно быстро. Нашелся свидетель встречи, и защитники Жерве действительно оказались весьма могущественными. Очень скоро все обвинения с графа были сняты, теперь он был свободен от любых подозрений и мог спокойно возвращаться к своей возлюбленной Эме в свой родовой замок.

Но ведь следовало отпраздновать такую победу. Нельзя же, если не хочешь прослыть скупым, не отблагодарить людей, которые помогли тебе! Жерве устраивал пирушки для своих друзей, равно как и они для него, посещал балы, праздники, банкеты. Под руководством нескольких веселых шалопаев он вновь свел знакомство с кабаками и самыми разнообразными столичными удовольствиями. Конечно, он вволю нахлебался этих пикантных развлечений в юности, но, несмотря ни на что, испытывал некоторую ностальгию.

Париж в эпоху Карла IX на самом деле был полон соблазнов для человека, склонного к приключениям и потасовкам по всякому поводу. Католики и протестанты резали друг друга где придется, хотя и не наступило еще время для Варфоломеевской ночи. Пока же здесь кто-то сражался на шпагах, а кто-то довольствовался тем, что напивался допьяна, проигрывал последние гроши, наслаждался обществом самых веселых на свете девочек. Был момент, когда Жерве совсем позабыл о своей возлюбленной Эме. К тому же она была еще так юна, а он чувствовал себя таким счастливым, – ведь жизнь вернулась к нему! Разве перед ними не расстилается долгая-долгая дорога, по которой они пойдут вместе? А пока, прежде чем возвратиться к нехитрым деревенским радостям, разве грешно вкусить немножко столичных наслаждений? Жерве думал так совершенно искренне.

Увы, бурные пьянки и любовные шашни закончились весьма плачевным образом. В одно прекрасное утро Жерве проснулся без единого су в кармане, вчистую разоренный, по уши в долгах и к тому же больной. Больше всего пострадала печень, но и от жизнерадостных девчонок, которые были так прелестны, тоже могло кое-что перепасть. Протрезвевший, испытывавший теперь отвращение ко всему, а к самому себе – в первую очередь, Жерве подвел итоги и принялся судить себя самым что ни на есть строгим судом. О том, чтобы возвратиться к Эме, его юной, его свеженькой, его чистой Эме с таким оскверненным телом, с такой опустившейся душой, с таким лицом, на котором написаны все пороки, которым он с постыдной радостью предавался в Париже, да и… с таким пустым кошельком, и речи быть не может! У него не осталось ничего, кроме земель в Эксе. Лучше умереть, чем обратиться к милосердию и щедрости жены. Раз он так погряз в грехе, раз он предал любовь и семейное счастье, он должен быть соответственно наказан. Так было решено, и решено твердо.

Первым делом он взялся за перо и написал своей Эме длинное письмо. Дело его, мол, никак не может разрешиться должным образом, что есть целый ряд трудностей, а следовательно, он сможет вернуться домой лишь по прошествии некоторого времени. Надо набраться терпения… Он просил жену еще подождать и, конечно, из любви к нему получше заботиться о себе самой. Закончив послание и отправив его в Экс, Жерве де Ларош сделал все возможное, чтобы незаметно исчезнуть из Парижа.

Морозным и туманным декабрьским утром скромно одетый человек с узелком за плечами выходил из столицы через ворота Сент-Оноре. Он двигался очень быстро – не только надеясь таким образом согреться, но и для того, чтобы поскорее оставить позади сожаления, неизбежные при столь плачевном бегстве. Это был Жерве де Ларош. Он спешил искупить свои грехи, выбрав для этого самый, как ему показалось, правильный способ.