Унесенные ветром. Том 1

«Ладно, и об этом не стану думать сейчас, — сказала себе Скарлетт. — Налоги — это не женская забота, в конце концов. Об этом должен заботиться отец. Но он… О нем я тоже сейчас не буду думать. Получит Конфедерация наш хлопок, когда рак на горе свистнет. Сейчас главное для нас — что мы будем есть?» — Порк, был кто-нибудь из вас в Двенадцати Дубах или в усадьбе Макинтошей? Там могло остаться что-нибудь на огородах.

— Нет, мэм. Мы из Тары ни ногой. Боялись, как бы не напороться на янки.

— Я пошлю Дилси к Макинтошам, может быть, она раздобудет там что-нибудь поесть. А сама схожу в Двенадцать Дубов. — С кем же вы пойдете, барышня?

— Ни с кем. Мамушка должна остаться с сестрами, а мистер Джералд не может…

Порк страшно раскудахтался, чем привел ее в немалое раздражение. В Двенадцати Дубах могут быть янки или беглые негры — ей нельзя идти туда одной.

— Ладно, хватит, Порк. Скажи Дилси, чтобы она отправлялась немедленно. А ты и Присси пригоните сюда свинью с поросятами, — повторила свой приказ Скарлетт и повернулась к Порку спиной.

Старый Мамушкин чепец, выцветший, но чистый, висел на своем месте на заднем крыльце, и Скарлетт нахлобучила его на голову, вспомнив при этом как что-то привидевшееся в давнем сне шляпку с пушистым зеленым пером, которую Ретт привез ей из Парижа. Она взяла большую плетеную корзину и стала спускаться по черной лестнице, каждый шаг отдавался у нее в голове так, словно что-то взламывало ей череп изнутри.

Дорога, сбегавшая к реке, — красная, раскаленная от зноя, — пролегала между выжженных, вытоптанных хлопковых полей. Ни одного дерева на пути, чтобы укрыться в тени, и солнце так немилосердно жгло сквозь Мамушкин чепец, словно он был не из плотного, простеганного ситца на подкладке, а из прокрахмаленной кисеи, и от пыли так щекотало в носу и в горле, что Скарлетт казалось — она закаркает, как ворона, если только откроет рот. Вся дорога была искромсана подковами лошадей и колесами тяжелых орудий, и даже в красных канавах по обочине видны были следы колес. Кусты хлопка лежали сломанные, втоптанные в землю, — там, где, уступая дорогу артиллерии, кавалерия или пехота шла через поле. Повсюду валялись куски сбруи, пряжки, куски подошв, окровавленные лохмотья, синие кепи, солдатские котелки, сплющенные конскими копытами и колесами орудий, — все то, что, пройдя, оставляет позади себя армия.

Скарлетт миновала небольшую кедровую кущу и невысокую кирпичную ограду, которой было обнесено их семейное кладбище, стараясь не думать о свежей могиле рядом с тремя невысокими холмиками, где покоились ее маленькие братишки. О, Эллин! Она спустилась с холма, прошла мимо кучи обгорелых бревен и невысокой печной трубы на месте бывшего дома Слэттери, исступленно, с неистовой злобой желая, чтобы все их племя превратилось в золу. Если бы не Слэттери, если бы не эта мерзавка Эмми со своим ублюдком, прижитым от управляющего, Эллин была бы жива.

Она застонала, когда острый камешек больно вонзился в волдырь на ноге. Зачем она здесь? Зачем она, Скарлетт О’Хара, первая красавица графства, гордость Тары, всеми лелеемая и оберегаемая, тащится по этой пыльной дороге чуть ли не босиком? Ее маленькие ножки созданы для паркета, а не для этих колдобин, ее крошечные туфельки должны кокетливо выглядывать из-под блестящего шелка юбки, а не собирать острые камешки и дорожную пыль. Она рождена для того, чтобы ей служили, холили ее и нежили, а вместо этого голод пригнал ее сюда, измученную, в отрепьях, рыскать по соседским огородам в поисках овощей.

У подножия пологого холма протекала речка, и какой прохладой и тишиной веяло оттуда, что ветви деревьев низко нависли над водой. Скарлетт присела на некрутом берегу, скинула стоптанные туфли, стянула драные чулки и погрузила горевшие как в огне ступни в прохладную воду. Хорошо бы сидеть так весь день, вдали от устремленных на нее беспомощных взоров, сидеть и слышать в тишине только шелест листьев да журчание медленно бегущей воды! Но она, хоть и через силу, снова надела чулки и туфли и побрела дальше вдоль мшистого, мягкого, как губка, берега, держась в тени деревьев. Янки сожгли мост, но она знала, что там, где ярдах в ста ниже по течению русло сужалось, есть мостки — перекинутые через речку бревна. Она осторожно перебралась на другой берег и под палящим солнцем стала подниматься на холм — до Двенадцати Дубов оставалось полмили.

Все они — двенадцать дубов — стоят, как стояли еще со времен индейцев, только искривились обнаженные ветви, потемнела, пожухла опаленная огнем листва. А за ними лежат руины дома Джона Уилкса — почерневшие остатки белоколонного особняка, так величаво венчавшего вершину холма. Черная яма, бывшая прежде погребом, обугленный каменный фундамент и две солидные дымовые трубы указывали на то, что здесь раньше жили люди. И одна колонна, длинная, полуобгоревшая, лежала поперек газона, придавив капитально куст жасмина.