Унесенные ветром. Том 1

Теперь у Скарлетт была еда для всех ее домочадцев, была лошадь, были деньги и драгоценности, взятые у дезертира-янки, и на первый план выступила потребность в одежде. Она понимала, что послать Порка на юг, чтобы купить одежду, было рискованно — янки или свои же конфедераты могли отнять у него лошадь. Но так или иначе, деньги на приобретение одежды и лошадь с повозкой для поездки у нее были и оставалась надежда, что Порк благополучно возвратится домой. Да, худшее осталось позади.

Каждое утро Скарлетт благодарила бога за ясное голубое небо и теплое солнце, ибо каждый погожий день отодвигал неотвратимую минуту, когда без теплой одежды уже не обойтись. И с каждым теплым днем росли груды хлопка в опустевших негритянских хижинах — единственное место на плантации, где теперь можно было хранить собранный хлопок, которого в поле оказалось даже больше, чем предполагал Порк, — его, по-видимому, могло набраться тюка четыре, и скоро все хижины будут забиты им до отказа.

Скарлетт не намеревалась собирать хлопок сама, даже после язвительной отповеди бабушки Фонтейн. Ей казалось просто невообразимым, чтобы она, Скарлетт О’Хара, ныне полновластная хозяйка поместья, пошла работать в поле. Она тем самым поставила бы себя в один ряд с голодранкой миссис Слэттери и ее Эмми. Скарлетт рассчитывала, что собирать хлопок будут негры, а она вместе с выздоравливающими сестрами займется домашним хозяйством, однако тут ей пришлось столкнуться с кастовым чувством еще более сильным, чем ее собственное. При одном упоминании о работе в поле Порк, Мамушка и Присси подняли страшный крик. Они твердили одно: «Мы — домашняя челядь, мы не для полевых работ». Мамушка особенно яростно утверждала, что она никогда не работала даже на усадьбе, не то что на плантации. Она и родилась-то в барском доме у самих Робийяров, а не в негритянской хижине, и выросла прямо в спальне у Старой Хозяйки — спала на полу на тюфячке в ногах ее кровати. Одна только Дилси не произнесла ни слова и в упор, не мигая, так поглядела на Присси, что та съежилась под ее взглядом.

Скарлетт не пожелала слушать их возмущенные протесты и отвела всех на хлопковое поле. Но Мамушка и Порк работали так медленно и так при этом причитали, что Скарлетт не выдержала и отослала Мамушку на кухню заниматься стряпней, а Порка снарядила в лес с силком и на речку с удочкой — добывать кроликов и опоссумов и удить рыбу. Собирать хлопок было ниже его достоинства, а охота и рыбная ловля самолюбия не ущемляли.

После этого Скарлетт попыталась вывести в поле своих сестер и Мелани, но и от них толку было мало. Мелани охотно, аккуратно и быстро проработала под солнцем час, а затем беззвучно лишилась чувств, после чего ей неделю пришлось пролежать в постели. Сьюлин — угрюмая, со слезами на глазах — попыталась тоже упасть в обморок, но мгновенно пришла в себя и зашипела как ошпаренная кошка, когда Скарлетт плеснула ей в лицо водой из тыквенной бутылки. Кончилось тем, что Сьюлин наотрез отказалась работать.

— Не стану я работать в поле, как негритянка! Ты не можешь меня принудить. Что, если кто-нибудь из наших друзей узнает об этом? Что, если.., если мистер Кеннеди услышит? Господи, да если б мама…

— Ты только помяни еще раз маму, Сьюлин О’Хара, и я тебя отхлестаю по щекам! — вскричала Скарлетт. — Мама работала на этой плантации побольше любой негритянки, и ты знаешь это, госпожа белоручка!

— Неправда! Во всяком случае, не в поле! И меня ты не заставишь! Я пожалуюсь на тебя папе, и он не велит мне работать.

— Посмей только беспокоить отца своими глупостями! — прикрикнула на нее Скарлетт, исполненная страхом за Джералда и злобы на сестру.

— Я помогу тебе, сестричка, — кротко сказала Кэррин. — Я и работаю за Сью и за себя. Она еще не поправилась, ей вредно быть на солнце.

— Спасибо тебе, малышка, — благодарно сказала Скарлетт, не без тревоги, однако, поглядев на младшую сестру.

Задумчивое личико Кэррин, прежде такое бело-розовое и нежное, как лепестки цветущих яблонь, кружимые в воздухе весенним ветерком, утратило теперь все оттенки розового, сохранив лить сходство с бледным цветком. После того как Кэррин пришла в себя и обнаружила, что Эллин больше нет, что Скарлетт превратилась в фурию и весь мир изменился неузнаваемо, а непрестанный труд сделался законом их существования, она стала молчалива я жила, казалось, как в тумане. Хрупкая натура Кэррин никак не могла примениться к новому образу жизни. Ее разум не в состоянии был охватить всего, что произошло вокруг, и она, словно лунатик, бродила по усадьбе, послушно выполняя указания Скарлетт. Она была очень слаба — и с виду, да и по существу, — но покорна, старательна и услужлива. В те минуты, когда она не была занята какой-нибудь порученной ей работой, ее пальцы перебирали четки, а губы шептали молитвы: она молилась о матери и о Брейте Тарлтоне. Скарлетт и не предполагала, что смерть Брента будет для нее таким ударом и что ее печаль неисцелима. Для Скарлетт Кэррин все еще была «малышка» — слишком еще дитя, чтобы у нее мог быть настоящий роман.