Странствие во тьме

Ветле не верил, что этого будет достаточно. Он чувствовал, что его злой предок не сдастся до тех пор, пока Эрлинг Скогсруд не соберет все до единого и не восстановит листок.

Оставался один лишь способ уничтожить ноты — сжечь их.

Но сейчас у него не было времени на это. Сейчас он должен побеспокоиться о том, чтобы он и девочка оказались в безопасности.

Кроме того, он, разгильдяй, не побеспокоился взять новый коробок спичек. Идя на такое задание! Совершенно неразумно! Полностью недостоин доверия предков. Старые спички уже давно кончились.

Девочка?

Ветле остановился на несколько секунд на пути к сторожке.

— Донна Эсмеральда, — запыхавшись обратился он к спутнице. — Вам не следует оставаться со мной. Я могу оказаться опасным для вас. Вы можете свободно вернуться к своему дяде в замок, как только чудовище покинет его.

Именно это он и пытался сказать. Но поняла ли она его ужасный испанский язык, если он знал лишь отдельные простые слова и не мог связать их?

Да, она поняла. Даже в смутном свете луны он смог рассмотреть упрямство и решительность в ее черных, как уголь, глазах.

— Я не хочу возвращаться. Он мне не родной дядя. Я племянница его умершей жены. И он обращается со мной плохо.

Ветле понял очень хорошо, что она сказала, так как теперь он довольно сносно понимал испанскую речь. Но от понимания языка до умения разговаривать на нем очень далеко.

Он снова побежал и она последовала за ним, хотя и чувствовалось, что очень устала.

— Плохо относится? — переспросил он. — Как?

— Ох, нет. Этого я не могу рассказывать.

— Но мне нужно знать. Сейчас я отвечаю за то, что случится с вами, донна Эсмеральда.

Он сам заметил сколь сильно повзрослел за время этого путешествия. Даже голос изменился. Он стал теперь вместо фальцета больше говорить басом.

— Нет, я… — начала она своенравно. Затем решилась.

— Ну, хорошо, дон Мигуэль глуп! Он не разрешает мне в комнате иметь зеркало, приказывает, что я должна одеть на себя, и все время воспитывает меня! Я, по крайней мере, столь же знатна, как и он!

«Боже мой, — подумал Ветле. — И из-за этого бежать из дома?»

Да, точно. В ее возрасте Ветле вспомнил свои многочисленные попытки побега, когда родители не понимали его и хотели, чтобы он одел на себя голубой жакет вместо серого, или, когда они запрещали ему плавать на лодке. Тогда он клялся, что уйдет от них. И будут они сидеть и плакать от того, что потеряли своего ребенка, которого так ужасно не понимали!

Да, он понимал ее детский бунт.

— Сколько тебе лет, донна Эсмеральда?

— Двенадцать.

— А мне четырнадцать.

— Ой, какой старый! Ты, наверное, многое пережил? — она сказала это без тени иронии. С неподдельным восхищением.

— Да было кое-что, — небрежно произнес он. Однако он растерялся и был подавлен. Что делать с бездомной девочкой, одетой в ночную рубашку?

— Ну, хорошо. Ты можешь оставаться со мной до ближайшей деревни, а там посмотрим, может быть, найдется кто-нибудь, кто позаботиться о тебе.

— Ты не имеешь права говорить со мной на ты! Я принадлежу к очень знатному роду.

— Я тоже, — фыркнул Ветле. — Из князей.

Это было давным-давно, и Ветле не являлся прямым потомком линии Паладинов, но он не желал слышать выговоры от этой маленькой гусыни, которая станет путами на его ногах.

Тон ее стал более мягким.

— Ну, в таком случае… Однако твое имя трудно запомнить. Я буду называть тебя Нино (мальчик).

— Спасибо, я предпочитаю, чтобы меня называли Ветле. Ветле Вольден из рода Людей Льда.

— А я донна Эсмеральда де Браганза ю Валенсия ю Вимиозо. Я разрешаю тебе называть меня Эсмеральдой, князь Ветле.

О, Господи, подумал Ветле и попытался скрыть улыбку. Пусть будет так, как ей хочется. Объясняться мне некогда.

— Спасибо! Но вот мы и у сторожки и для формальностей мы не располагаем временем. Давай я пойду первым.

— Нет, — воскликнула она и крепко вцепилась в его рубашку. — Не оставляй меня!

— Но картина, которая предстанет перед нашими глазами, может быть ужасной. Мы можем встретить раненых, которым требуется помощь.

— На это у нас нет времени. Они лишь слуги.

— Каждый человек по-своему ценен, — сказал Ветле, видевший много трагического, когда ехал по разоренной войной Европе. Уже тогда он дал себе клятву никогда не быть равнодушным. Таким стать легко. Если видишь несчастье одного человека, тебя это сильно затрагивает. Если же одновременно встречаешься с тысячами трагедий, становишься безучастным. Ветле не хотел, чтобы такое случилось с ним.