Спальня королевы

Сильви поняла, что ей нужно уступить. Если она станет упорствовать, это ни к чему не приведет. Перед ней стоял человек, которого она никогда не любила, но ведь он отец Франсуа и все-таки ее благодетель. К нему необходимо отнестись с должным уважением. С очаровательной грацией Сильви присела в реверансе.

– Герцог! – произнесла она. Рассерженный герцог не собирался помочь ей встать, и девушка добавила, пытаясь смягчить его раздражение: – Вы должны понять мое удивление. Я получаю записку от Ф... от герцога де Бофора, лечу сюда и...

– ...и встречаете меня. Я понимаю, какое впечатление это на вас произвело, но мне необходимо было с вами поговорить.

– В таком случае, зачем же пользоваться именем вашего сына? Вам достаточно было позвать меня, и я бы немедленно пришла.

– Возможно, но не наверняка. С другой стороны, записка могла случайно попасть не в те руки. А я хотел бы напомнить вам, что король запретил мне не только появляться при дворе, но даже жить в Париже. Да встаньте же вы, черт побери!

– С радостью, герцог! – облегченно выдохнула Сильви, уже чувствовавшая, что вот-вот упадет. Она осталась стоять и смотрела прямо на него. С некоторой грустью девушка осознала, что изгнание, пусть и такое роскошное, не пошло ему на пользу.

В сорок три года Сезар Вандомский казался сильно попорченным временем, постаревшей копией Франсуа. Он не расплылся только потому, что, как и все Бурбоны, оставался сумасшедшим охотником, а длительные прогулки верхом и упражнения со шпагой сохранили ему стройность и упругие мышцы. Зато на лице отразились следы всех страстей и пороков, мучивших этого человека.

Как и его младший сын, герцог Сезар был высок ростом и обладал фигурой атлета. Как и у Франсуа, у него был крупный нос и голубые глаза его отца Генриха IV, но со временем они налились кровью, рот стал вялым, его некогда великолепные зубы пожелтели, а белокурые волосы не только поседели, но и поредели. На носу появились прыщи – следствие неумеренного пьянства. Что делать в деревне после охоты? Только пить. Да еще потакать своему слишком сильному пристрастию к мальчикам. Он их щедро вознаграждал, слишком щедро, проделывая в своем состоянии изрядные прорехи, вызывающие опасение. К тому же его постоянно грызла тоска по Бретани, его любимой провинции, где он чувствовал себя королем. Титул правителя Бретани ему вернули, а вот должность нет. Ему даже запретили туда возвращаться. А этот рожденный на земле человек, сын уроженки Пикардии и уроженца Беарна, привязанного сердцем к каждой частичке своего завоеванного в боях королевства, обожал море. Единственная страсть, которую герцог Сезар передал по наследству младшему сыну Франсуа.

Герцог Вандомский, со своей стороны, не без удивления рассматривал стоящую перед ним молоденькую девушку. Неужели это то маленькое создание со смуглой кожей и огромными глазами, ее единственным достоинством, которое принес когда-то к ним в дом Франсуа, подобрав, словно брошенного котенка, а его жена и дочь взяли под свое покровительство? Безусловно, той совершенной красоты мадонны, которой обладала ее мать, этой малышке не достичь. Но как она изменилась! Рот немного великоват, носик короткий, миндалевидные глаза огромны. Она по-прежнему напоминала кошечку, оправдывая прозвище, данное ей Элизабет. Только кожа посветлела и приобрела легкий золотистый оттенок, а в шелковистой гриве пышных каштановых кудрей, которую удерживают над ушами желтые ленты, появились совершенно очаровательные почти серебристые прядки. Нет, красавицей в строгом смысле этого слова ее не назовешь, но лукавая мордашка не лишена очарования. И в общем, эта девушка, заговорившая уже так, как принято при дворе, соблазнит не одного мужчину. Главное, чтобы среди них не оказалось герцога де Бофора. И Сезар почувствовал, как крепнет его уверенность в том замысле, от которого он, вероятно, отказался бы, окажись мадемуазель де Лиль блеклой и незаметной.

– Садитесь! – наконец произнес герцог Сезар, указывая Сильви на кресло, с которого она встала. Сам он пристроился прямо на столе с остатками ужина. – И сначала ответьте мне на вопрос: какие чувства вы испытываете к моему сыну Франсуа?

Перед откровенной грубостью его слов Сильви покраснела, как черешня, которую только что ела. Этот человек, уставившийся на нее ледяными глазами с кривой саркастической улыбочкой, изогнувшей его губы, был последним человеком на свете, которому ей захотелось бы открыть свое сердце. Она бы даже предпочла кардинала Ришелье. Тот хотя бы проявил к ней некоторую симпатию. Но Сильви постаралась проследить за своим голосом, чтобы тот предательски не задрожал.