И будучи сам хмельным и вдыхая жгучие пары виски, я никогда не замечал какого-либо запаха от моего старого приятеля.
– Да, – повторил Ник, – я бросил кое-что другое.
Последний кубик головоломки встал на свое место.
Стояла первая ночь Великого поста.
Впервые за все ночи, которые я провел с Ником, он был трезв. Все те сто сорок ночей Ник вел машину осторожно и легко не из-за моей безопасности, нет.
Просто сидящая в нем душевность качалась то туда, то сюда, пока мы ехали по долгим и извилистым дорогам.
И тогда я сказал себе: «Кто же все-таки знает ирландцев, и что же все-таки они из себя представляют?»
Но мне не хотелось думать об этом. Для меня существует только один Ник. Такой, каким его сотворила сама Ирландия, с ее погодой, дождями, севом и урожаем, с ее отрубями и кашами, пивоварнями, бутылочным разливом, с ее летними трактирами, выкрашенными киноварью, бередящими запахами пшеницы и ячменя. И когда ты едешь через болота, ты чувствуешь ее громовой шепот. И все это – Ник. С его зубами, глазами, сердцем, легкими, руками. И если вы меня спросите, что делает ирландцев такими, какие они есть, я ткну в поворот к заведению Гебера Финна.
Первая ночь Великого поста, и, не досчитав до девяти, мы в Дублине! Я выхожу из машины, она медленно тащится по мостовой, и тогда я нагибаюсь и сую деньги моему водителю. Искренне, с мольбой, с теплотой, с самыми дружескими побуждениями, которые можно себе представить, я заглядываю в это симпатичное, по-мужски грубоватое, странно светящееся лицо.
– Ник, – позвал я. – Сделай мне одолжение.
– Какое угодно.
– Возьми еще и эти вот деньги, – сказал я, – и купи самую большую бутылку Ирландского мускуса, какую сможешь найти. И прежде чем заедешь за мной завтра вечером, выпей ее до дна. Ты сделаешь это, Ник? Ты обещаешь? Перекрестись и поклянись жизнью, что ты это сделаешь.
Он подумал, даже сама мысль о том, что я ему предлагаю, сделала его лицо прежним.
– Вы наводите меня на тяжкий грех, – сказал он.
Я втиснул деньги ему в ладонь. Он засунул их в карман и молча уставился перед собой.
– Спокойной ночи, Ник, – сказал я. – До свидания.
– Дай Бог, – ответствовал Ник.
И он уехал.
Время уходить
The Time of Going Away 1956 год
Переводчик: А. Хохрев
Мысль взрастала три дня и три ночи. Днем голова вынашивала ее, словно зреющую грушу. А ночью он позволял мысли обретать плоть и кровь и висеть в тишине комнаты, освещаемой лишь деревенской луной да деревенскими же звездами. В молчании перед рассветом он рассматривал эту мысль со всех сторон. На четвертое утро протянул руку, уже невидимую, взял мысль в ладонь, поднес ко рту и сжевал всю, без остатка.
Он вскочил так быстро, как только мог, затем сжег старые письма, упаковал несколько самых необходимых вещей в крохотный чемоданчик и надел вечерний костюм, повязав к нему галстук цвета воронова крыла, словно шел на поминки. Спиной он чувствовал, что в дверях стоит его жена и, словно критик, который в любую минуту может ворваться на сцену и остановить представление, оценивает его маленькую пьеску.
Протискиваясь мимо, он пробормотал:
– Извини.
– Извинить?! – закричала она. – И это все, что ты можешь сказать, ползая тут и что-то замышляя?!
– Я ничего не замышлял, просто так получилось: три дня назад мне был Голос о смерти.
– Прекрати болтать, – сказала она. – Это меня бесит.
Линия горизонта мягко раздвоилась в его глазах.
– Я почувствовал, как медленно кровь струится в моих венах. Слушая, как скрипят мои кости, можно подумать, что это ходят ходуном стропила на чердаке и осыпается пыль…
– Тебе всего лишь семьдесят пять, – упрямо буркнула жена. – Ты стоишь на своих двоих, все видишь, слышишь, нормально ешь, спишь, разве нет? Так к чему эта трепотня?
– Это природа говорит со мной, – сказал старик. – Цивилизация отдалила нас от нашего истинного "я". Возьми, например, островитян-язычников…
– Не хочу…
– Всем известно, что островитяне-язычники точно знают время, когда умрут. Тогда они начинают ходить по деревне, пожимать руки, обниматься с друзьями, раздавать накопленное…
– А их жены имеют право слова?
– Они и женам отдают кое-что.
– Хотелось бы надеяться!
– А кое-что друзьям…
– Ну, с этим можно и поспорить!
– А кое-что друзьям. Затем они садятся в каноэ и медленно плывут к закату. И больше никогда не возвращаются…