Она закончила кухонную возню как раз когда звуки снова пришли из темной дали, раскинувшейся за окнами. По тропе прогрохотали медленные шаги, и тяжелые ботинки замесили снег на парадном крыльце.
Она подошла к двери и стала ждать стука.
Но не услышала.
Она ждала.
Там шевелилось что-то большое. Кто-то переминался с ноги на ногу и неловко сопел.
В конце концов она вздохнула и резко, обращаясь к дверям, спросила:
– Уилл, это ты, что ли?
Ответа нет. Молчание.
И тогда она широко распахнула дверь.
На пороге стоял старик, держа в руках охапку дров. Из-за поленьев выплыл его голос:
– Увидел, что из трубы дым идет, подумал, дрова, наверное, понадобятся…
Она посторонилась. Он вошел и, не глядя в ее сторону, аккуратно положил полешки у очага.
Она глянула за порог, взяла чемоданчик и внесла в дом. Потом закрыла дверь.
Он сидел за обеденным столом.
Она помешала стоящий на плите суп.
– Ростбиф в духовке? – спросил он тихо.
Она открыла дверцу. Запах выплыл и окутал его. Он сидел, закрыв глаза, и принюхивался.
– А это еще что такое? Жжешь что-нибудь? – спросил он через минуту.
Она выждала какое-то время и произнесла, не поворачиваясь:
– «Нейшнл Джиогрэфик».
Он медленно кивнул, не произнеся ни слова.
Потом еда оказалась на столе – ароматная, пышущая жаром, и внезапно, после того как старуха опустилась на стул, наступило мгновение полной тишины. Она покачала головой. Посмотрела на него. И еще раз покачала головой.
– Ты не хочешь попросить благословения? – спросила она.
– Лучше ты начни.
Они сидели в теплой комнате у яркого огня, склонив головы и закрыв глаза. Она улыбнулась:
– Возблагодарим Господа…
Все лето в один день
All Summer in a Day 1959 год
Переводчик: Н. Галь
– Готовы?
– Да!
– Уже?
– Скоро!
– А ученые верно знают? Это правда будет сегодня?
– Смотри, смотри, сам видишь!
Теснясь, точно цветы и сорные травы в саду, все вперемешку, дети старались выглянуть наружу – где там запрятано солнце? Лил дождь. Он лил не переставая семь лет подряд; тысячи и тысячи дней, с утра до ночи, без передышки дождь лил, шумел, барабанил, звенел хрустальными брызгами, низвергался сплошными потоками, так что кругом ходили волны, заливая островки суши. Ливнями повалило тысячи лесов, и тысячи раз они вырастали вновь и снова падали под тяжестью вод. Так навеки повелось здесь, на Венере, а в классе было полно детей, чьи отцы и матери прилетели застраивать и обживать эту дикую дождливую планету.
– Перестает! Перестает!
– Да, да!
Марго стояла в стороне от них, от всех этих ребят, которые только и знали, что вечный дождь, дождь, дождь. Им всем было по девять лет, и если выдался семь лет назад такой день, когда солнце все-таки выглянуло, показалось на час изумленному миру, они этого не помнили. Иногда по ночам Марго слышала, как они ворочаются, вспоминая, и знала: во сне они видят и вспоминают золото, яркий желтый карандаш, монету – такую большую, что можно купить целый мир. Она знала, им чудится, будто они помнят тепло, когда вспыхивает лицо и все тело – руки, ноги, дрожащие пальцы. А потом они просыпаются – и опять барабанит дождь, без конца сыплются звонкие прозрачные бусы на крышу, на дорожку, на сад и лес, и сны разлетаются как дым.
Накануне они весь день читали в классе про солнце. Какое оно желтое, совсем как лимон, и какое жаркое. И писали про него маленькие рассказы и стихи.
Такие стихи сочинила Марго и негромко прочитала их перед притихшим классом. А за окнами лил дождь.
– Ну, ты это не сама сочинила! – крикнул один мальчик.
– Нет, сама, – сказала Марго, – Сама.
– Уильям! – остановила мальчика учительница.
Но то было вчера. А сейчас дождь утихал, и дети теснились к большим окнам с толстыми стеклами.
– Где же учительница?
– Сейчас придет.
– Скорей бы, а то мы все пропустим!
Они вертелись на одном месте, точно пестрая беспокойная карусель. Марго одна стояла поодаль. Она была слабенькая, и казалось, когда-то давно она заблудилась и долго-долго бродила под дождем, и дождь смыл с нее все краски: голубые глаза, розовые губы, рыжие волосы – все вылиняло. Она была точно старая поблекшая фотография, которую вынули из забытого альбома, и все молчала, а если и случалось ей заговорить, голос ее шелестел еле слышно. Сейчас она одиноко стояла в сторонке и смотрела на дождь, на шумный мокрый мир за толстым стеклом.