Рено, или Проклятие

В повседневной жизни Бодуэн II был человеком любезным, знавшим толк в удовольствиях, приятным собеседником, но если он и шутил, называя себя «бродячим императором», то боль его, похожая на стыд, не становилась от этого меньше. Оказаться самым нищим из государей, став во главе империи, чье богатство всегда было баснословным, царствовать в городе, где когда-то золото текло рекой и блестело даже в ручьях, было для него невыносимо. От природы отважный, он мечтал о военных подвигах, завоеваниях и роскоши, благодаря которым василевсы Византии слыли воплощением Бога на земле. Но ума он был среднего, и твердости характера ему тоже не хватало, а значит, подлинно великим государем он вряд ли мог стать. Поддержка и советы Людовика IX и его матери были ему необходимы как воздух, и он к ним всегда прислушивался. Король Людовик и королева-мать любили незадачливого императора, но любовь Людовика была куда теплее и искреннее, чем расположение его матери. Королева Бланка была довольна, что стала чуть ли не регентшей при императоре Константинопольском, и испытывала к нему приязнь с явственным оттенком пренебрежения. Да и как относиться всерьез к государю, который сидит и тешит себя мечтами под завывания волынки?!

Необычное пристрастие Бодуэна к этому музыкальному инструменту появилось у него после его первого путешествия в Англию. Он поехал туда, надеясь увлечь короля Эдуарда III идеей крестового похода. Войско, которое двинулось бы берегом Босфора через Анатолию, помогло бы Бодуэну привести в чувство императора Никеи и других греческих принцев, которые только и думали, как бы лишить его трона! Но английскому государю хватало своих забот, он отстаивал наследие Плантагенетов, так что бедный Бодуэн получил от него только красивые слова и весьма туманное обещание когда-нибудь подумать о его предложении. И вот тогда в одном из постоялых дворов Лондона Бодуэн повстречал Ангуса Рыжего с волынкой. Этот музыкальный инструмент кормил Ангуса, а точнее, поил его вдоволь пивом. Бодуэн, зачарованный странной музыкой, привязался к музыканту, взял его к себе в свиту и повсюду возил с собой.

Прибыв в Рим, Рено познакомился с этим новым придворным из королевского сопровождения. Когда Бодуэн посещал Кельн и Париж, Ангус был слишком пьян, чтобы взгромоздиться на лошадь, так что пришлось оставить его вместе с остальной свитой в Риме. Встреча государя со своим музыкантом была весьма чувствительной, и Бодуэн в отведенных ему в Латеранском дворце покоях целую ночь слушал заунывное гудение волынки.

Какое счастье, что стены во дворце были толстыми, потому что время было малоподходящим для наслаждения музыкой. Нескончаемая распря между римскими понтификами и императорами Священной Римской империи вспыхнула вновь. Она длилась весь долгий век могучего Григория IX, и теперь настал черед его преемника Иннокентия IV противостоять притязаниям государя, по самой своей природе двоедушного лукавца, тяготеющего к расколу. Причиной на этот раз стал город Витербо неподалеку от Рима. Он находился во владениях Фридриха II, но горожане, преданные кардиналу Капоччи, епископу Витербо, схватили и посадили в тюрьму правителя города, назначенного императором. Горожане, сторонники императора, попросили помощи у Фридриха, люди епископа – у Иннокентия, и тот и другой поспешили своим приверженцам на помощь. Союз папы и императора, и без того непрочный, был разорван в одно мгновение, в городе текла кровь и полыхали пожары. Ждать можно было только худшего.

Хотя надо сказать, что в тот день, когда Бодуэн вернулся, Рим суетился не больше обычного. Папский город, раскинувшийся на семи холмах, жил по ночам куда напряженнее, чем днем. Ощетинившийся построенными на месте древних укреплений башнями и замками-крепостями, воздвигнутыми знатными семьями, соперничавшими друг с другом и желавшими как защититься, так и пригрозить, ночной Рим чаще слышал звон оружия, чем духовные песнопения. Франжипани, Орсини, Колонна, Массими, Анабальди и еще несколько родовитых семей поделили между собой холмы, тогда как народ попроще теснился по берегам Тибра – на левом берегу на Марсовом поле, растаскав античный мрамор на новые постройки, без всяких горделивых донжонов, и на правом – в Транстевере, где кипела ремесленная, портовая и торговая жизнь еврейского квартала. За всем этим брожением наблюдал суровым оком мавзолей императора Адриана, превратившийся в замок Святого Ангела, грозную крепость, охраняющую мост Элия и маленькую, полуразрушенную церковку Святого Петра.