Оливье, или Сокровища тамплиеров

— Но он же у себя дома; у нас хватает других строений, а вы нуждаетесь в укрытии. Соглашайтесь, умоляю вас! Я уверен, что Реми, когда вернется, сам вас об этом попросит. И ему будет неприятно, если вы откажетесь...

Оливье молчал, положив руку на камень. Наконец он взглянул в лицо Матье и прочел в его глазах искреннюю просьбу.

— В таком случае, я согласен... но только на комнату. Она, кстати, напоминает мне мою келью в обители Храма. Я буду жить там, проводя время в молитвах, привычку к которым мы почти утеряли. Я постараюсь не стеснять Реми: я сделаю так, что он сможет забыть о моем присутствии.

— Поступайте, как считаете нужным... но каким бы ни было ваше желание, прошу вас: не уходите отсюда, не пытайтесь побывать в Париже, пока не настанет время, — настойчиво проговорил Матье. — Насколько я знаю короля, после вчерашнего происшествия он приказал следить за всеми входящими и выходящими из города. Помните, что в толпе кричали о тамплиерах... а вы все еще очень похожи на одного из них....

— Не волнуйтесь! Я не имею права навлекать на вас беду...

Так Оливье оказался в жилище мэтра Матье де Монтрея.

Поначалу, как и было договорено, он выходил из своей каморки только затем, чтобы набрать воды из ручья — умыться и поразмышлять о своем будущем, которое казалось ему очень мрачным. У журчащей воды, под прохладным осенним ветром и под скупым солнцем, золотившим листья деревьев, он оставался порой на долгие часы. Хотя он очень ценил великодушие и гостеприимство Матье и его семьи, он и помыслить не мог, что проведет здесь всю оставшуюся жизнь. Быть отшельником, которого хорошо кормят, а он только молится да размышляет, было не по нраву Оливье. Тогда уж лучше вступить под чужим именем в первый попавшийся монастырь. Но ведь такой упорядоченной жизни в чистоте, без блеска и звона оружия, которое носишь во славу Иисуса, он никогда не желал. Он жаждал только Храма, но Храм перестал существовать, даже если оставалось еще около двух тысяч командорств, лишенных отныне своей сути, ставшей и его сутью тоже. Ему казалось, что суть эта истекала из него, как кровь истекает из раны. И тогда им овладевало странное искушение: покинуть свое убежище, войти через парижские ворота в город и постучаться в обитель, чтобы разделить с Орденом его несчастья. Конечно, это означало отдаться в руки палачей, потому что в тюремных подвалах везде допрашивали и пытали рыцарей-тамплиеров, чтобы они признались в неслыханных преступлениях. Но, по крайней мере, таким образом он мог бы воссоединиться с братом Клеманом, а он более всего желал разделить его участь. Шлем заменит венец мученика, и никогда в нем не отразится солнце сражений...

Еду Оливье приносил Реми. Делал это он обычно молча, боясь прервать мрачные размышления гостя. К тому же, он восхищался этим тамплиером, и это восхищение было неотделимо от страха. И сейчас он преклонялся перед Оливье даже более, чем в те времена, когда тот приходил на стройку или в дом повидаться с Матье, облаченный в свой количественный белый плащ с красным крестом. Возможно, причиной тому стали непривычный образ жизни и облачение тамплиера. С выбритым лицом и слегка отросшими волосами Оливье в глазах художника превосходил красотой короля Филиппа, и Реми вновь ощутил желание запечатлеть в камне или в дереве это худое гордое лицо с безупречными чертами. Со своей стороны Оливье ощущал уважение к художнику и мысленно обещал никогда не мешать его работе. Из этого взаимного благоговения могла бы родиться еще большая дистанция, если бы однажды Реми, зашедший из дома в мастерскую, где его не было два дня, раньше, чем обычно, не увидел, как бывший тамплиер стоит перед статуей, восхищенно глядя на нее и касаясь длинными пальцами камня.

Реми замер, чтобы не смущать гостя, но Оливье почувствовал его присутствие, слегка покраснел и, прошептав, повернулся:

— Простите, что зашел к вам, но мне так нравится ваше творение, что я не смог устоять перед желанием разглядеть его поближе...

— Прошу вас, не уходите! Вы мне не только не мешаете, наоборот, я буду счастлив, если вы останетесь. Я не смел просить вас об этом, чтобы не отрывать вас от молитвы...

— От молитвы? Я молюсь гораздо реже, чем вам кажется, потому что думаю, что Господь с каждым днем удаляется от меня. Возможно, это оттого, что ваша работа так влечет меня, ибо она, думаю, сама является молитвой... такой красивой и звучной... Такую я не смогу произнести.