— Может, потому…. что я испытываю это чувство?
— Но почему?
— Почему, почему, почему? — рассмеялась Наоми. — Ты всегда подвергаешь сомнению всё хорошее, что случается с тобой?
— Да, когда в этом нет логики. Ты ничего не знаешь обо мне…
— Я знаю о тебе больше, чем любая другая женщина, n’est-ce pas [82] ? Тебе не нужно собираться с духом, прежде чем открыть мне все свои грязные секреты, опасаясь в тайне, что я в ужасе сбегу с воплями, узнав о них. Я и так всё знаю о тебе. И, как видишь, я до сих пор здесь, — её глаза сверкали, а губы украсила улыбка. — И уж вернее всего я знаю, что ты мой самый любимый мужчина. Dans le monde entier [83] .
— Потому что я один во всём свете, кто может тебя видеть и слышать.
Она снова только таинственно пожала плечами. Конрад знал, что Наоми могла всего лишь играть с ним, флиртуя и говоря ничего не значащую чепуху. Но, чёрт возьми, её слова задели его за самое сердце. Легче было притвориться, что он верит в искренность её чувств.
— А ведь ты даже понятия не имеешь, что нужно делать, когда кто-либо демонстрирует влечение к тебе, не так ли? — продолжила Наоми.
— Я… не знаю, — признался вампир. — Я не знаю, что должен делать. И я чувствую себя уязвимым. Порой ты заставляешь меня чувствовать себя слабым.
— Не представляю, как такой сильный мужчина, как ты, может чувствовать себя слабым? Меня это пугает. Что я должна делать по-другому, чтобы ты себя больше так не чувствовал?
Конрад провёл рукой по лицу и постарался найти правильные слова.
— Иногда я чувствую себя неуверенно в твоём обществе, потому что всё, что связано с тобой, и всё, что ты делаешь, столь чуждо для меня.
— Что, например?
— Твой смех. Порой мне кажется, что ты готова смеяться или дразнить меня каждое мгновенье своей жизни.
— Похоже, я просто tres terrible [84] . Как ты меня выносишь? Наверное, только благодаря твоему ангельскому терпению и невозмутимости, — изрекла Наоми и плеснула ему ещё виски в бокал.
Глава 20
Окончив танец, Наоми проплыла по воздуху и опустилась в кресло рядом с тем, в котором сидел Конрад.
Погружённый в свои размышления вампир молча пододвинул оба кресла ближе к камину. Рос продолжал относиться к ней, словно она была живой женщиной, а не призраком. Он открывал перед ней двери и часто подавал руку, несмотря на то, что она физически не могла её принять, чтобы опереться.
Подобные мелочи делали привлекательность этого мужчины в глазах Наоми всё более и более неотразимой.
— Конрад, на что была похожа твоя жизнь, когда ты служил Капслиге?
— Она подчинялась строгой дисциплине, — коротко ответил он, ни на мгновение не сомневаясь, к чему она клонит.
— Наверное, ужасно тяжело было переносить воздержание? — Наоми настойчиво пыталась разузнать побольше об этой части его жизни. Вероятно, с не меньшим упорством, чем он добивался от неё согласия выкрасть ключ. По крайней мере, в недавнем прошлом.
Конрад перестал настаивать — потому что его братья больше не появлялись.
Наоми подозревала, что Конрад чувствовал себя покинутым, потому что они так и не вернулись. Неизвестность, должно быть, тягостно довлела над ним, ведь он понятия не имел, что с ними произошло. Однако вампир не показывал своей тревоги.
— Почему ты так этим интересуешься? — спросил Конрад, делая глоток. Наоми могла ожидать, что он станет пить прямо из горла бутылки, однако Рос с изяществом медленно потягивал напиток из бокала.
— Потому, что я хочу знать о тебе больше.
— Тогда почему бы тебе не расспросить меня о Великой Войне, о нашей величайшей победе или самой успешной обороне?…
— Может быть, потому что я женщина?
— С этим не поспоришь, — заметил Конрад, отсалютовав ей бокалом. — Спрашивай, что пожелаешь.
Наоми устроилась поудобнее, словно на самом деле сидела в кресле.
— Ты воздерживался только по причине своей клятвы?
— Ты же слышала моих братьев — Росы держат данное слово. Одного этого было бы достаточно. Впрочем, у меня не было так уж много искушений. Здоровые женщины рядом с линией фронта встречались редко. Да и те немногие, что имелись, немедленно попадали под чары Мёрдока, — Конрад уставился в бокал. — Кроме того, конец службы уже маячил на горизонте. В Капслиге служили с тринадцати до тридцати семи лет. Мне оставалось совсем немного.