Полет над гнездом индюшки

– Трамвай? – удивилась я. – Какая странная фамилия.

– Это кликуха, – донеслось со двора, – слышь, Кать, Раиса Кутепова – это же сеструха Родьки! Ну Академика, забыла, что ль?

Из-за крыльца появился маленький, плюгавенький мужичонка в измятых брюках и грязной майке.

– А и верно, – оживилась Катерина, – Райка и Родька Кутеповы. Жаба и Академик. Вон чего вспомнили, давно уж их тут нет.

– Почему Жаба и Академик? – совсем растерялась я.

– Такие получились, – хмыкнул мужичонка и сел на ступеньки. – Она жадная дико, снега зимой не выпросишь, за ржавый гвоздик удавится, а он умный больно, все пятерки таскал, потом в Москву учиться уехал и пропал.

– А Райка следом подалась, – влезла Катерина, – домишко она продала, Федькиным.

– И когда же это случилось?

Катерина призадумалась. – Ну, Вовка еще в школу не ходил… Лет десять прошло, и не упомнить. А вам они зачем?

– Да так, – вывернулась я, – мимо ехала, дай, думаю, загляну. Не знаете, Раиса-то где теперь проживает?

– В Свинске, стало быть, – ответил мужичок, – в большом городе.

– Чушь-то не городи, – перебила его Катерина, – она в столицу отправилась. Помнишь, Федькины рассказывали? Родька теперь большой человек, богатый, Райку к себе забрал. Она Сашке и Вальке всю мебель оставила, посуду, ковер. Ничего брать не захотела, с чемоданом ушла. Оно и понятно, за фигом говно в новую жизнь тащить.

– А говорите, жадная, за копейку удавится, – покачала я головой, – а сколько людям отдала.

– Так за деньги же! – подскочил мужичонка. – Не за так. Да вы, коли Райку ищете, у Федькиных поинтересуйтесь, может, она им адресок оставила.

– Не знаете, ваши соседи дома?

Катерина рассмеялась и стала собирать с крыльца тряпки.

– Где же им быть? Сашок небось, как всегда, нажратый валяется, а Валька по дому крутится. Хотя какое у них хозяйство, Сашок все давным-давно пропил.

– Еще детей народили, – с укоризной заметил мужичонка, – восемь штук настрогали, ну куда столько!

– Тут одного словно жернов на плечах тянешь, – понеслась Катерина, – выучить надо, одеть, обуть… Никаких средств на спиногрыза не хватает, а как подумаю, что у них восемь! Одних ботинок не напасешься!

– Уроды, одно слово, – и мужик сплюнул.

– Ага, – подхватила Катя, – полудурки.

Приятно было видеть такое родство душ у мужа с женой. Я оставила их на крылечке, среди тряпок с половиками, и пошла в следующий двор.

Избушка многодетной семьи кособокая, с крышей, покрытой толем, казалась совсем убогой. Правда, на улице, перед домом, было чисто, и кошка, умывавшаяся на открытой терраске, выглядела здоровой.

Я постучала в низенькую дверь.

– Входите, не заперто, – донеслось изнутри.

Я шагнула в крохотное темноватое помещение, очевидно, кухню. В углу висела жуткая раковина с отбитой эмалью, рядом примостился ободранный кухонный столик, за ним стояла допотопная газовая плита с черными чугунными «крылышками», настоящий раритет. У нас с бабушкой когда-то в Медведкове был такой же агрегат, с надписью «Газоаппарат» на дверце духовки, потом ЖЭК поменял его на более современную модификацию. Возле дверей белела скамейка, под которой валялась разнокалиберная обувь. Ботинок в этой семье и впрямь было много. Маленькая тощенькая женщина, помешивающая в кастрюле какое-то варево, обернулась. Валя Федькина совсем не удивилась, увидав незнакомую женщину. Хозяйка отложила большую ложку и тихим, бесцветным голосом сказала:

– Здрасте.

– Добрый день, вы Федькина?

Валя выключила конфорку.

– Да, давайте в зал пройдем, а то на кухне от жары с ума сойдешь.

Залом тут величали примерно пятнадцатиметровую комнату, обставленную с шиком шестидесятых годов. В центре помещения полированный стол, на нем салфетка и ваза с искусственными цветами. Рядом четыре стула с темно-бордовыми сиденьями, у стены некое подобие буфета, кажется, его называли в те времена «Хельга». В противоположном от двери углу стояли торшер с пластиковыми плафонами и два креслица, заботливо прикрытые вытертыми накидками. Ужасная бедность бросалась в глаза, но вокруг было чисто, старенькие занавески топорщились от крахмала, а на подоконнике буйным цветом полыхали герани, давным-давно подвергнутые остракизму у московских мещан.

– Сделайте милость, садитесь, – приветливо предложила Валя и, обмахнув один из стульев передником, показала на него рукой.

Я устроилась на неудобном сиденье и хотела уже начать расспросы, но хозяйка опередила меня. Сев напротив, она положила на стол изуродованные работой руки и заявила: