Теперь уже и Лео покраснел.
– Э-э, да, звонил. Я думал, вы знаете об этом. Я бы ни в коем случае не стал этого упоминать, если бы не был уверен, что вы в курсе… Прошу меня извинить.
– Что он вам сказал? – Я по-прежнему говорила едва слышным голосом.
– Э-э… он уверен, что мы… что я ваш… ну, наверное, наиболее нейтрально это можно сформулировать так: он считает, что у нас с вами роман.
У меня перехватило дыхание.
– Господи, Лео… простите, ради бога, я совершенно не понимаю… с чего он это взял. – Я с трудом подыскивала слова.
– Ну, он, признаться, сформулировал это куда конкретнее.
– Мне в самом деле очень жаль, – уже тверже сказала я. – У меня нет ни малейшего представления, откуда у Барри возникла подобная мысль. Он сейчас не в лучшей… я хочу сказать, мы с ним сейчас не в лучших… у нас творится настоящий кошмар.
– Он говорил что-то по поводу сердца, нарисованного вокруг моего имени, – продолжал Лео, красный как рак. Или как я.
– Неужели? – изумленно воскликнула я. – Какая чушь! Я не понимаю, о чем… – и тут я вспомнила про блокнот, лежавший рядом с компьютером. Работая, я нередко рисовала там всякие каракули – звездочки, спирали, сердечки. Как-то раз, повинуясь странному детскому порыву, я и правда написала в блокноте «Лео» и нарисовала вокруг сердечко, как мы любили делать в школьных тетрадках. То ли хотела вернуться в беспечные школьные времена, то ли отстоять свое право на свободу хотя бы в фантазиях – а скорее, все это разом. Я чувствовала себя в ловушке, мне хотелось вырваться, и этот мимолетный жест был жестом освобождения. А теперь он вернулся ко мне таким невообразимым бумерангом. Я поежилась, меня слегка мутило, и больше всего хотелось немедленно уйти их этого кабинета.
– Честно говоря, он сообщил все это моей жене, – сказал Лео уже довольно жестко. Краска спала с его щек, в голосе звучали гневные нотки. – Я узнал об этом от нее. Она беременна. На седьмом месяце. Не самое подходящее время для подобных сообщений, далеко не самое.
– Вашей жене?! Боже мой, Лео, простите, ради бога, простите… Мне так жаль… – Я потрясла головой и, нервно озираясь, подумала, что неплохо было бы провалиться сквозь пол. – Я надеюсь, она понимает, что это полный бред? Хотите, я позвоню ей и объясню, что ничего не было, вы только скажите…
– Нет. Я не думаю, что это поможет, – быстро перебил он.
– Ладно, – кивнула я. – Я понимаю вас, поверьте, я вас полностью понимаю.
Надо было бы встать и уйти, но меня точно парализовало.
– Раз не это было причиной вашего визита, то что же?
– О, это не важно. – Я встала и невольно закрыла лицо руками, так мне было паршиво.
– Кристина, прошу вас. Вы сообщили, что дело срочное. В чем проблема?
Мне страшно хотелось уйти. Убежать оттуда, оказаться как можно дальше от его кабинета, забыть обо всем, стереть из памяти, как будто и не было этого кошмарного разговора. Но я не могла. Я обещала Адаму помогать ему чем смогу, а это значило – не думать о своих проблемах, о своей гордости, страхах и вообще о себе.
И я вдруг ощутила странное спокойствие.
– На самом деле проблема не во мне. Я пришла поговорить о своем друге.
– Конечно. – Судя по тону, он мне не поверил.
– Нет, правда, это по поводу моего друга, но сам он отказывается идти к психотерапевту, так что я здесь от его лица.
– Конечно, – повторил он все тем же тоном. Меня это порядком начало раздражать, скажи я ему, что речь идет о моей обезьянке, он ответил бы ровно так же.
Насколько возможно быстро я рассказала ему нашу с Адамом историю, кратко обрисовав его попытку покончить с собой, мое обещание ему помочь, наше взаимодействие и те шаги, которые я предприняла в этой связи.
– Кристина, – сказал он, выпрямившись в своем кожаном кресле, – это весьма тревожная ситуация.
– Я знаю. Поэтому я и решила прийти к вам.
– Безусловно, проблема вашего друга вызывает беспокойство, но с точки зрения психотерапии еще большее беспокойство вызывает ваша помощь ему. Вы очень ему вредите.