Сто имен

Китти заглянула в свой бокал и с удивлением увидела, что он пуст. Когда успела, только ведь отпила. Ричи посигналил официанту, чтобы тот налил еще.

— Не знаю, — пробормотала Китти. Голова кружилась, это было приятно, язык с трудом ворочался во рту. — Я теперь не знаю, какая у меня мечта.

— Не понравилось работать на телевидении?

— Я… — Она медлила, опасаясь взорваться, выложить все об этой программе, о телевидении, обо всем, что случилось с ней, однако все еще держалась настороже: Китти ни с кем до сих пор не была так откровенна. Казалось, что Ричи и в самом деле ничего не знает. Он смотрел на Китти мягким, неосуждающим взглядом, сосуды у него в глазах полопались от усталости, и Китти перенеслась в свой двадцатилетний возраст, в университетский бар, где они прогуливали лекции, и ничегошеньки на свете не казалось таким уж серьезным и важным. Ричи она могла довериться.

— Я больше не работаю для «Тридцати минут», — призналась она.

— Нет? — Ричи осушил свой бокал.

— Ты правда не знаешь или притворяешься ради меня?

— Откуда мне знать? Это что, какая-то сенсация? Ты прости, но я вот уже несколько месяцев как с головой ушел в книгу. Понятия не имею об окружающем мире. Кто-то сегодня сказал мне, что тех чилийских шахтеров давно подняли из забоя.

— Год назад.

— Именно, — усмехнулся он. — Пишу я медленно. И ты можешь ничего не рассказывать мне, если не хочешь. Просто посидим, проведем вместе время. — Он ободряюще улыбнулся.

— Я завалила журналистское расследование. Облажалась чудовищно, дело передали в суд, канал потерял кучу денег, и меня временно отстранили — по-настоящему это означает, что никто никогда не выпустит меня в эфир снова. А теперь и журнал, в котором я столько лет проработала, того гляди, от меня избавится, потому что на него давят рекламодатели, у них, видите ли, имеется гражданская позиция, — что не мешает им эксплуатировать детский труд, чтобы произвести свою дрянь подешевле. Пока что я готовлю для журнала материал, хотя неизвестно, смогут ли его опубликовать, и это единственное, что для меня сейчас важно, и осталось меньше двух недель, а я все еще не знаю, в чем сюжет и где его искать, и пока я бьюсь с этим, всякий раз, возвращаясь домой, я натыкаюсь на собачье дерьмо, краску, туалетную бумагу и любую другую подлянку, сколько их еще приготовят мне четыреста пятьдесят тысяч евро Колина Мерфи и его искренние поклонники.

Конец ее монолога Ричи дослушивал с открытым ртом. Выговорившись, Китти сделала то единственное, что могла сделать, то, в чем нуждалась с тех самых пор, как началась вся эта свистопляска: закинула голову и расхохоталась. Как последняя истеричка.

В баре зажегся верхний свет, завсегдатаи допивали последний глоток, человек в черном обходил ряды, призывая клиентов расходиться. Ричи обхватил ладонью поясницу Китти, один его палец кружил над поясом джинсов, другой скользнул внутрь.

— Пойдем к тебе, — негромко предложил он.

— Нельзя. Там дерьмомины, — захихикала она.

— Звучит заманчиво. — Он обхватил ее обеими руками, и оба они засмеялись.

— Лучше к тебе, — напросилась она с поцелуем.

Жил Ричи далеко, в Стонибэттере. Огни фонарей расплывались в ночном сумраке. Китти опустила окошко, впуская свежий воздух, и подумала с удивлением: зачем же он искал химчистку на другом конце города?

Будь у нее при себе блокнот, она бы сделала пометку: спросить Ричарда об этом. Жаль, что блокнота не было.

Глава одиннадцатая

— Черт, опаздываю!

— Куда опаздываешь?

— К Берди.

— Ты все еще пьяна.

Они дружно расхохотались. Китти обдало запахом перегара, и она откатилась от Ричи.

— Я собираю материал.

— Ты вроде бы говорила, что не работаешь?

— Работаю, только пока не знаю, над чем.

Она села, в голове застучали молоточки, и она снова откинулась на кровать.

— Ты как сегодня — получше?

— В смысле?

— Вчера ты оплакивала украденный велосипед.

Китти застонала, откинула одеяло и прошлась по спальне в поисках своего нижнего белья.

— Куда, к черту, запропастились трусики?

Ричи надавил себе пальцами на веки, потом резко открыл глаза:

— В кухне. — Потер лицо. — Черт, голова трещит.