Досье на Крошку Че

— Пожалуйста, — твердо ответила я. — Интересно, как там отреагируют на заявление, что вам всего-навсего не нравятся гости, звонящие в соседнюю квартиру?

— Твоя правда, — неожиданно приветливо ответила скандалистка, — ниче ментам не надо. Вчера вот Вадька ужрался и около полуночи со своими друганами подрался. А стены у нас бумажные, так что всех соседей перебаламутил. Я в отделение звонить, а дежурный спокойненько отвечает: «Мы на семейный скандал не выезжаем». Кричу ему: «Да не с мужем гавкаемся, сосед спать не дает», — а в трубке уже гудки короткие. Стала перезванивать — не берут трубку, и все.

Меня начало наполнять сочувствие. Сама когда-то жила в Медведкове, в маленькой квартирке, и постоянно оказывалась в курсе всех дел соседей. В восемь вечера нашу лестницу частенько сотрясал громкий мат — это пыталась дойти до квартиры Галина Михайловна Андреева, вполне иногда приличная с виду дама, но почти беспробудная алкоголичка. Иногда мадам падала между вторым и третьим этажом, и тогда Люся Петрова, около двери которой чаше всего случалось несчастье, звонила сыну Андреевой, и тот, матерясь в три раза громче мамули, тащил стокилограммовое тело родительницы к домашнему очагу. В девять начиналась иная напасть — над моей головой принимался прыгать через скакалочку бегемот. На самом деле в квартире номер двадцать девять проживала одинокая девица, которая перед сном делала зарядку. А еще у меня в соседях имелся мальчик Петя, будущий скрипач… В общем, сейчас я очень хорошо поняла злую тетку.

— Не сердитесь, — ласково сказала я, — совсем не хочу вас нервировать, но Вадим не открывает.

— Его нет, — ответила баба. — Убег часов в семь. Небось денег нарыл и гулять двинул. Лучше утром приходи.

— Когда?

Соседка Карякина задумчиво пошевелила пальцами левой руки.

— Ну.., около одиннадцати.

— Не уйдет?

— Куда ж ему торопиться?

— А на работу?

— Ой, не смеши! Кому такой нужен? Писатель, мля… — заржала тетка. — К одиннадцати как раз проспится, самое время бездельника застать. Рая.

— Какая Рая?

— Меня Раей зовут.

— Очень приятно, — раскланялась я. — Даша.

— Зачем тебе урод? — залюбопытничала Раиса.

— Должок забрать хочу.

— Деньги?

— Именно так.

— Много?

— Ну.., достаточно.

— И не надейся, не отдаст, — хмыкнула Раиса. — Он и у нас вечно занимал, только ему давно давать перестали: ни одному человеку назад не принес, ханурик. А уж врун! Машке Коробкиной нахвастал, что книгу написал и что ее даже в издательство взяли. Манька, глупая, уши развесила и писателю целую тысячу дала. И че? Гавкнулись ее рублики. Так что не ходи зря, ничего не получишь.

— Все равно завтра наведаюсь.

— Охота топтать ноги, так пожалуйста! — фыркнула Рая и захлопнула дверь.

Я вздохнула, глянула на часы и побежала к машине.

* * *

Дома в прихожей на вешалке теснилось много курток. Красная, с большим капюшоном принадлежит Маше, розовая с серебряной вышивкой Зайке, в черной, самого простого вида, ходит Аркадий. Так, похоже, почти все домашние на местах, нет только Дегтярева. А еще приехал Деня, вон стоят его ботинки, с высоким голенищем на шнуровке. Представляю, каково приходится по утрам нашему ветеринару. Вместо того чтобы поспать лишние пятнадцать минут, он вынужден вскакивать, дабы иметь запас времени, чтобы зашнуровать ботинки.

Не успела я войти в столовую, как Машка с воплем:

— Муся пришла! — бросилась мне на шею.

Я испугалась — в нашей семье не принято столь бурно выражать свои чувства. К тому же Маруська вела себя более чем странно: сначала она со смаком поцеловала меня, а потом, прижав пахнущие мятной жвачкой губы к моему уху, еле слышно сказала:

— Ты помнишь, да?

Я растерянно кивнула и хотела сесть. И тут мирно пивший чай Кеша подлетел, словно на пружинах.

— Мамулечка, — пропел наш адвокат, — разреши пододвинуть тебе креслице… Садись, родная.

Вот тут мне стало совсем нехорошо. Аркадий всегда обращается ко мне коротко: «мать». Только не подумайте, что Кеша грубиян, просто Аркашка не выносит никакого сюсюканья. Что случилось дома?

В полнейшем испуге я плюхнулась в услужливо подставленное полукресло, машинально оглядела стол и окончательно потеряла покой. Так, на кружевной парадной скатерти выставлен обеденный сервиз бабушки Макмайер. На моей памяти им пользовались всего пару раз. Бесчисленное количество блюд, тарелок, салатников, селедочниц, икорниц, бульонных чашек с вензелями обычно мирно покоится в сервантах. Иногда у меня возникает желание воспользоваться раритетной посудой просто так, из чувства прекрасного, но каждый раз мой порыв разбивается об Иркино заявление: