Доллары царя Гороха

Вдруг внизу на втором этаже кто-то громко чихнул. Я бросилась с чердака, ломая остатки кресел.

– Зая, ты жива?!

– Ага, – прошептала Ольга, наполовину торчащая из пола. – Как меня понесло, как стукнуло! Думала, глаза вылетят и уши отвалятся.

– Бедненькая, – чуть не заплакала я.

Зая выглядела ужасно. Синяк под глазом, заработанный ею во время падения с лестницы, переливался всеми оттенками фиолетового цвета, щеки покрывали царапины, на лбу виднелось несколько ссадин, а губы походили на клюв утки.

– Киса, – заорала я, – немедленно неси пилу!

Старичок опрометью кинулся назад. Пока он носился туда-сюда, я как могла подбадривала Зайку. Наконец у меня в руках появилась ножовка. Пилить я умею лишь теоретически и считала, что ничего тяжелого в этом процессе нет. Но на практике все оказалось иначе. Гибкая лента гнулась в разные стороны, застревала в половицах. Борясь с инструментом, я поняла, каким образом Зая влетела в люк и не разбилась. Дело в том, что хитрый механизм-подъемник помещался не на потолке, а внизу, в стене. А наверху имелся люк; когда Зайка сильно топнула ногой, из него выпали «качели», они же одновременно являются куском потолка первого этажа и пола второго. Если бы Ольга не села на деревяшку и работай подъемник исправно, квадрат из досок мирно встал бы на свое место. Но сейчас там застряла Зая. Оставалось гадать, зачем безумный Киса придумал «кнопку-катапульту». Хотя кто же разберет, что творится в мозгу ополоумевшего изобретателя. Я вспотела и ужасно устала, дергая туда-сюда ножовку. Киса же, вместо того чтобы мне помочь, куда-то исчез. Похоже, старичок нашел какие-то остро необходимые детали для своих очередных гениальных изобретений, потому что до моего слуха сверху долетали звяканье и его довольные восклицания.

Окончательно утомившись, я крикнула:

– Киса, немедленно иди сюда!

Но изобретатель, увлеченный изучением хлама, и не подумал откликнуться. Обозлившись, я поднажала на пилу. Вот сейчас расширю отверстие и втащу несчастную сюда, на второй этаж!

То ли я сумела самостоятельно, без обучения, освоить науку выпиливания человека из пола, то ли злость придала мне сил, но ножовка вдруг легко забегала туда-сюда. Я смахнула пот с лица, мне стало ужасно душно. Сейчас отпилю еще вот этот крохотный кусочек, и Зая на свободе!

Но не успела последняя преграда отлететь в сторону, как Ольга провалилась вниз. И как только я не подумала о том, что тело девушки держат половицы? Когда дырка стала достаточно широкой, Заюшка, послушная закону всемирного тяготения, ринулась к земле.

Я встала на колени и с ужасом заглянула в люк.

На полу, в куче одеял и подушек, которые навалила Маня, сидела стонущая Ольга. Над ней с торжествующим видом стоял полковник.

– Вот, – с неприкрытой радостью вещал он, – теперь, надеюсь, всем понятно, что такое правильное руководство? Стоило объяснить вам, как поступить, и Оля на свободе.

Я возмутилась до глубины души. Пока Александр Михайлович нес ахинею про оцепление и представителей мэрии, я ловко выпилила Заюшку, освободила ее, так сказать, из оков.

– Интересное дело, – не утерпела я, свешиваясь из дыры, – что же ты такого сделал, а?

Дегтярев задрал голову.

– Дарья! Как ты туда попала?

– По приставной лестнице, она прислонена с внешней стороны дома! Так каким образом ты спас Заю?

Полковник гордо заявил:

– Просто я подумал и решил: «Пусть висит, через некоторое время сама упадет».

Я, кряхтя, поднялась с коленей и попыталась стряхнуть с джинсов пыль. В этом заявлении весь Александр Михайлович. Я выпилила Зайку, Маня догадалась притащить гору постельных принадлежностей и швырнуть их в том месте, куда могла шлепнуться Ольга, а Дегтярев, страшно довольный собой, считает себя героем-спасателем. Может, открыть ему глаза? Спокойно объяснить, как обстоит дело? Но зачем? Людям вообще не свойственно признавать свои ошибки, а уж мужчины и вовсе не способны на это. Лучше отправлюсь спать.

Я поднялась на чердак и, поняв, что Киса давным-давно смылся, осторожно пошла к окошку с лестницей, стараясь не споткнуться о разнообразный хлам. Внезапно на глаза попалась еще одна картина, она была вставлена в простой некрашеный, копеечный багет. Я повернула полотно. Поверьте, я бывала во многих музеях мира, знаю, что Мане и Моне – два разных человека, не путаю Ван Гога с Гогеном и в курсе того, что Гойя, живший во времена инквизиции, осмеливался писать обнаженную натуру. Но сейчас передо мной была поистине необычная работа.