Призрак кургана

Он отнял мобильник от уха и с удивлением уставился на дисплей.

– Супер… прервалось реально…

У дяди Кента были любимые выражения вроде «супер» и «реально»… дурацкие словечки, но он произносил их с таким напором и с такой самоуверенностью… Юнас никогда бы так не смог, будь он хоть премьер-министром.

Кент опустил мобильник в карман.

– Сразу на катер? – спросил он отца.

– Если волна не слишком…

– Катера волн не боятся, – засмеялся Кент. – Они через них прыгают. Прокатимся немного, а потом посидим с космо[4] на палубе.

Отец кивнул, но как-то безрадостно:

– О'кей…

Юнас не знал, что за штука такая – космо, но спрашивать не стал. У него был свой секрет, как казаться взрослым: слушать и делать вид, что все понимаешь. И смеяться, когда другие смеются.

Кент посмотрел на него в зеркало:

– Летом поставим тебя на лыжи, Ю-Ко. О'кей? Позапрошлым летом дело не пошло, или как?

Он всегда называл Юнаса Ю-Ко, и Юнас долго не понимал почему, пока не сообразил – это же его инициалы[5]

– Попытаюсь…

Собственно, он даже думать не хотел о водных лыжах. Вообще не хотел вспоминать то лето. Отца посадили в тюрьму, и Юнасу с Матсом пришлось ехать на Эланд без него, одним.

Он увидел знакомый пролив и поселок. Кент уже проехал киоск и ресторан и свернул налево на береговую грунтовку: скалистый обрыв к морю с одной стороны, виллы – с другой.

Ему так ни разу и не удалось выйти на скольжение, сколько ни пытался. Раз пятнадцать он по всем правилам группировался в воде, дядя Кент плавно набирал скорость, руки вцеплялись в фал так, что пальцы белели… но кончалось всегда одним и тем же – как только он пытался выпрямиться, тут же зарывался носом в воду. Вечером ноги дрожали так, что Юнас едва мог ходить.

– Не надо пытаться, Ю-Ко, надо делать. Теперь-то ты покруче будешь, реально. Сколько тебе уже?

– Двенадцать, – прибавил Юнас и покосился на брата, не смеется ли тот. Двенадцать ему исполнится только в августе. Но Мате смотрел на воду и, похоже, не слушал.

Они подъехали к летнему дому который называли «вилла Клосс», хотя вилл было две. Они стояли рядом. Большие панорамные окна с видом на море. Иногда их так и называли – северная вилла и южная вилла. В северной жила тетя Вероника, в южной – дядя Кент.

У отца уже не было своей виллы. Он будет жить у брата. А для ребят приготовлены гостевые домики. Аля каждого свой.

– Двенадцать лет… Самый расцвет! – сказал дядя Кент и свернул к дому – Человек в двенадцать лет совершенно свободен. И у тебя будет суперлето, Ю-Ко!

– Угу, – отозвался Юнас.

Хотя он совершенно не чувствовал себя свободным. Маленьким – да, но не свободным.

Герлоф

Он встретил американского шведа по пути на танцы.

Герлоф опаздывал. Шел, опираясь на каштановую трость по береговой дороге к поляне, где еще два дня назад водрузили большой, увитый ветками, цветами и лентами майский шест. Конечно, сам он танцевать вокруг шеста не собирался, куда ему, но музыку послушает с удовольствием. Лень летнего солнцестояния не каждый день. Большой праздник.

А опаздывал потому, что чуть не забыл одну штуку. Вернее, две. Дочери и внуки уже ждали его, а он спустился с крыльца и замер.

Не слышно пения птиц.

Аппарат. Он к нему еще не привык.

– Я принесу, – вызвалась старшая дочь, Юлия.

У нее в руке был складной стульчик для Герлофа. Юлия положила его на траву побежала в дом, вернулась через минуту и протянула две маленькие, телесного цвета пластмассовые улитки.

– Мы побежим вперед, ладно, папа? – сказала она. – Детям не терпится.

Герлоф неловко пристроил слуховой аппарат и попросил повторить.

– Лети не хотят пропустить начало. Мы побежали, да?

Герлоф улыбнулся и махнул рукой:

– Бегите, бегите… а то догоню.

В обществе палки и птичьего пения он двинулся в путь. Надо было обогнуть почти весь залив.

Он всю жизнь таял от удовольствия, слушая птичьи серенады, и сейчас тоже. Неважно, что теперь ему нужен слуховой аппарат. Здорово наловчились их делать – такой маленький, что и незаметно. Только если приглядываться.

Весной и летом Герлоф оставлял комнату в марнесском доме престарелых и жил в своем летнем домике на берегу. Чем дольше, тем лучше, лишь бы погода позволяла. Здесь было море, здесь был ветерок, здесь были птицы – перелетные птицы, они возвращались весной из Африки прямо в сад Герлофа и тут же принимались петь. Он их даже узнавал в лицо из года в год.

Зяблики и воробьи садились строем у маленького бассейна, который он для них соорудил – принес в несколько приемов бросовый камень из каменоломни и сделал круглую ванночку. Птицы наклонялись к воде, пили и тут же открывали клювики и начинали щебетать.

Беда в том, что в последнее время он не слышал их щебет. Это началось не сразу – уже давно Герлоф замечал, что слух становится все хуже и хуже. С шестидесяти пяти лет он почти не различал напоминающий прибой степной стрекот кузнечиков. Запомнил эту дату, потому что как раз вышел на пенсию, сел вечером в саду и вдруг насторожился – кузнечиков не слышно. Солнце село, на остров медленно опускались лиловые сумерки, самое время для кузнечиков – а они молчали. Поначалу он решил, что дело в экологии, что все эти новомодные пестициды и инсектициды поубивали насекомых. Но врач объяснил, что кузнечики стрекочут на высокой частоте, а его старые уши такие частоты не воспринимают.

Старые уши? С чего бы это им быть старыми? Ничуть не старее, чем все остальные части его много чего испытавшего организма. Ну и бог с ними, с кузнечиками. Не сказать, чтобы ему так уж не хватало их однообразного треска. К тому же это вовсе не кузнечики стрекочут сутки напролет, а сверчки.

Но птиц он слушать любил. Прошлой весной он еще слышал их пение, приглушенно, но слышал. А в этом году сад умолк. Только тогда Герлоф сообразил: что-то не так – и пошел к доктору Вальбергу, а тот послал его в Кальмар проверить уши.

Герлоф ожидал, что к нему выйдет кто-то в белом халате и с карандашом за ухом. Но в приемной неожиданно появился молодой парень в джинсах и с конским хвостом.

– Привет, я Ульрик, – сообщил парень. – Я аудионом.

– Агроном?

– Аудионом. Я должен проверить ваш слух, снять аудиограмму У Герлофа голова закружилась от новых слов. Его посадили в звукоизолированную клетку, дали наушники и попросили нажимать кнопку каждый раз, когда он слышит низко- или высокочастотные звуки.

Наушники долго молчали, потом он услышал звук, тут же нажал кнопку и сообразил, что все остальное время звуки тоже были. Он просто ничего не слышал.

– И как? – спросил он, не успел Ульрик выпустить его на свободу.

– Не особенно. Думаю, самое время для техники.

Какой еще техники? Теперь он будет ходить с головой, обмотанной кабелями? Герлоф вспомнил своего деда, легендарного скупердяя. У того тоже возникли нелады со слухом, когда ему было девяносто, так он собственными руками сделал рожок из жести от коробки из-под снюса. Дешево и сердито.

А теперь все из пластмассы. Герлофу сделали слепок ушных раковин – аппараты, сказал аудионом Ульрик, должны сидеть в ушах идеально – и отпустили на все четыре стороны.

В середине мая Ульрик неожиданно объявился у него в саду в обществе небольшого компьютера.

– Мы вообще-то не посещаем пациентов на дому – сообщил он с порога и широко улыбнулся. – Но я так люблю этот остров… солнце и все такое.

Герлоф почувствовал себя так, будто комплимент сделали ему, а не острову, и пригласил аудионома Ульрика на веранду. На краю каменного птичьего бассейна сидела одинокая оливково-зеленая птичка, чистила крылышки и время от времени открывала клюв.

– Зеленушка, – сказал Герлоф. – Их еще называют лесными канарейками. И поет, как канарейка… если слышишь.