Охота на волков (Живым не брать)

На вопрос Бушмина, что означает сей переполох и какое отношение он сам имеет ко всему этому, Шувалов отреагировал следующим образом: «Расслабься, Андрей, и ничего не бери в голову».

Привели себя в относительный порядок, выпили по стакану водки. Перед тем как завалиться спать, вышли вдвоем с Рейнджем наружу и уселись на пустой ящик из-под гаубичных снарядов. Курили, стряхивая пепел подрагивающим пальцем, и молчали, сидя спина к спине. Думали же каждый о своем.

Часть 2

Блокпост

Глава 1

Что такое зиндан, Дольниковой уже доводилось слышать. Тот же Алексей, к примеру, был большим знатоком пресловутого «чеченского вопроса». Знатоком, каких поискать. Хотя сам он в плену не бывал и в зиндане никогда не сиживал.

Подземная тюрьма, причем довольно-таки примитивная, — вот что такое зиндан.

И теперь вот она, Анна Дольникова, сидит взаперти в зиндане, устроенном в недрах чеченской земли, где-то в окрестностях села Новый Шарой. В каменном колодце с холодным цементным полом и слезящимися влагой шершавыми бетонными стенами. В помещении площадью не более трех квадратных метров, без окон и дверей, но с люком в потолочном перекрытии, забранным решеткой из толстых металлических прутьев.

Вернее, даже не сидит, а лежит, свернувшись калачиком на деревянном поддоне, на боку, в позе эмбриона.

Поначалу с нее не хотели снимать наручники. Кажется, она чувствительно пнула кого-то из этой троицы, пнула еще раньше, в вагончике. Не то чтобы надеялась управиться со всеми бугаями — у нее не было ни единого шанса. Просто хотела их спровоцировать. Думала от безысходности, что ее тут же на месте пристрелят. Искала себе, словом, легкой смерти.

Но милости к себе так и не дождалась.

А браслеты, по всей видимости, не стали на нее по-новому надевать, исходя из сугубо практических соображений.

Чтобы она могла без труда пользоваться «парашей».

В «камере», куда ее поместили на неопределенный срок, все устроено чрезвычайно просто. Несколько досок, сколоченных воедино на манер грузового поддона, — это топчан. Сверху на него брошен сырой кочковатый матрац. Единственное, чем можно укрыться здесь от холода и влаги, — пропахший мазутом и порохом тулуп.

В ногах стоит ведро, обычное эмалированное ведро с ручкой, чтобы узник, значит, не ходил под себя, а справлял нужду более или менее цивилизованным способом.

Но крыс и прочей гадости здесь, кажется, нет. Потому что никакое живое существо здесь долго не протянет.

Когда двое вэвэшников, натужно кряхтя, протиснули свою жертву через люк внутрь каменного колодца, Дольникова ненадолго пришла в себя.

Грубые «жестяные» голоса долетали до нее как будто с того света.

«Не вздумай ходить под себя! В углу стоит „параша“... Ты слышишь меня, тварь чеченская?! Смотри, блюди себя в чистоте!»

«Толян, здесь крюк есть... В стену вмурован. Может, прикоцаем за одну руку, а другую свободной оставим, чтоб сидеть могла и до „параши“ в случ-чего дотянулась?»

«На хрена? Люковину на замок прихватим, сверху поставим ящик! И все! Куда она на х... денется?»

«Теперь вытащи ей из пасти кляп! А то может, пока в отрубе, ненароком задохнуться...»

«Эй, снайперша! Слышь, че я тебе говорю?! Не вздумай пасть свою раскрывать, поняла? Веди себя тихо, как мышка! Во-первых, тебя все равно никто не услышит, а во-вторых...»

«Пристрелим на фиг и тебя, и твоего пацана!»

«А будешь по-умному себя вести, не так, как сегодня, то не только жрачку, но и стакашек поднесем, может, даже „косячок“ забьем, но это уже надо заслужить...»

Но самый опасный из компании вэвэшников — замкомвзвода в звании старшего сержанта, сухощавый, резкий в движениях, с бледным, как у вурдалака, лицом и запрятанными в глубоких впадинах черепа злыми буравчиками глаз.

При одном воспоминании об этом субъекте мороз по коже...

И при чем здесь, спрашивается, чеченцы?

По большому счету, люди чеченской национальности ей ничего плохого в жизни не сделали.

Хотя она прекрасно понимает: события как в самой Ичкерии, так и то, что творилось в последние годы и месяцы вокруг мятежной республики, — все это вместе взятое сыграло определяющую роль в ее личной судьбе.

Что происходило несколькими часами ранее внутри вагончика, в памяти абсолютно не сохранилось. Не то чтобы остались какие-то смутные воспоминания, пусть даже неприятного свойства, нет, она вообще ничего не помнит. Образовался странный провал в памяти. Амнезия. Как будто острейшим скальпелем кто-то вырезал из нее как саму картинку, так и ее чувства и переживания — от сих и до сих.