От такой наглости у меня чуть не пропал голос.
– Неужели думали, что не скажу, от кого сумочку получила?
Люся, окончательно придя в себя, пошла в наступление:
– А я бы сказала, что врете, сами на деньги позарились, богатые жуть какие жадные!
– Письмо к Николаю зачем оставили?
– Самоубивцы завсегда записочки пишут. И потом, может, про деньги никто и не знал, прочтут цидульку и успокоятся, ментам много не надо…
Я молча глядела в ее простоватое лицо с красным носом. Просто потрясающе – крестьянская хитрость вкупе с полной беспринципностью и пещерной глупостью. Решила перехитрить всех, и ведь почти удалось! Следователю Николаю Васильевичу не пришло в голову спросить: а почему письмишко без адреса? Решили для себя, что Шабанова сумасшедшая, и успокоились.
– Сколько там было денег?
– Запамятовала, – откровенно соврала Люся.
– Ладно, адрес Николая помните?
Стрелочница помотала головой.
– Люся, – пристрожила я, – если будешь врать, пойду в милицию.
Но женщина уже успокоилась, поняв, что от меня не исходит опасность. На щеки Люси вернулся здоровый румянец, губы покраснели, глаза засияли.
– Ну и чего будет? – фыркнула стрелочница. – Да идите себе куда хотите!
– Пойду не в районное отделение, – «утешила» я, – а в налоговую полицию, вот тогда попрыгаешь. Если купила квартиру на честно полученные денежки, то, значит, налоги утаила, а если не заработала, то где взяла?
Люся вновь начала спадать с лица. Испугавшись, что она опять устроит истерику, я поспешно добавила:
– Впрочем, мне не будет дела до этих денег, если напряжешься и припомнишь адрес.
Люся шмыгнула носом и сообщила:
– Город называется – Нагорье, фамилиё женщины той – Балабанова, а вот улицу не припомню.
– Мне нужен адрес мужчины, Николая.
– А его там не было, – абсолютно искренне сообщила воровка. – Оба письма вместе с баксами в одном конверте лежали. Там еще завещание было, с печатями.
– Какое?
– Ну, дескать, оставляю все свое имущество и деньги Балабановой…
– Где оно?
Люся потупилась.
– Выбросила.
– Это все, что нашлось в конверте? Деньги, завещание и два письма?
– Еще записочка: «Бабушка, если Колька придет за Верочкой, отдайте ему письмо, а не явится в течение года, разорвите».
В этот момент щелкнул замок, и в комнату вошли двое детей – мальчик и девочка. Оба тащили набитые портфели. Девочка – возраста Маши, но ниже ее на голову, вполовину тоньше, с редкими волосами и плохими зубами. У мальчика довольно низкий лоб, маленькие щелеобразные глазки и несуразно толстые щеки. Не даун, но что-то подобное.
Увидав постороннего человека, дети робко встали у порога.
– Здравствуйте, – прошептала девочка.
– Добрый день, тетенька, – добавил мальчик.
– Идите мойте руки, – велела мать, – потом пообедаете.
Ребята мигом испарились. Люся с тоской поглядела в мою сторону. В моей душе бушевали противоречивые чувства. Конечно, она воровка, беззастенчиво присвоившая себе чужие деньги. Но, с другой стороны, эти несчастные, явно больные дети.
Мой взгляд упал на потрескавшиеся, красные руки стрелочницы. Тяжелый труд превратил ладони в лопаты, шишковатые суставы без слов рассказывали об артрите.
Неожиданно в кухню ворвался луч света. Он заиграл на дешевых красных пластмассовых чашках и эмалированном чайнике. Я вздохнула. Ну и как поступить? Сообщить о краже в милицию? Итог ясен – Люся в СИЗО, дети в интернате, или, что еще хуже, отданы под опеку бабки и отца, алкоголиков… Верочка пока не найдена…
Понимая, какие колебания происходят в моей душе, Люся тихо предложила:
– Давайте буду ездить к вам убираться. Просто так, без денег.
На душе стало отчего-то гадко. И тут в кухне снова появились дети. Девочка несла маленького щеночка, месяца полтора, не больше. Собачонок разевал пасть с мелкими, молочными зубками и тихо пищал.
– Это еще чего? – удивилась Люся, на миг забыв обо мне.
– Вот, – тихо сказала дочь, – в овраге сидел, небось выкинули, давай возьмем, подохнет ведь, маленький больно.
– Пожалуйста, – добавил сынишка.
– А, да пес с ним, – легко согласилась мать, – пусть живет, где трое, там и четвертый прокормится. Только вымыть надо, чтобы блох не было. Вона, налейте ему молока…
В моей душе лопнула какая-то туго натянутая струнка.
– Ладно, Люся, мне пора ехать, рада, что вы начинаете новую жизнь.