Буря мечей

Джон слышал только плеск воды и слабое потрескивание пламени.

– А ход, ведущий под Стену? Кто-нибудь знает, где он?

– Его пробовали искать, но те, кто спускался слишком глубоко, встречали детей Гендела, а дети Гендела всегда голодны. – Игритт, улыбаясь, вставила факел в расселину на стене пещеры и подошла к Джону. – Там, во тьме, нечего есть, кроме мяса, – зловеще прошептала она и куснула его за шею.

Джон уткнулся в ее волосы, и его ноздри наполнились ее запахом.

– Ты точь-в-точь как старая Нэн, когда она рассказывала Брану страшные сказки.

Игритт стукнула его кулаком в плечо.

– Так я, по-твоему, старуха?

– Ну, ты ведь старше меня.

– Старше и умнее. Ты ничего не знаешь, Джон Сноу, совсем ничего. – Она отодвинулась от него и скинула свой кроличий полушубок.

– Что ты делаешь?

– Показываю тебе, какая я старая. – Она расшнуровала и сняла верхнюю замшевую рубашку и стащила через голову все три нижние, шерстяные. – Хочу, чтобы ты поглядел на меня.

– Но нельзя же…

– Можно. – Переступая с ноги на ногу и покачивая грудями, она сняла один сапог, потом другой. Джон видел широкие розовые круги ее сосков. – Ты тоже, – приказала Игритт, рывком спустив свои овчинные штаны. – Хочешь смотреть – покажи себя. Ничего-то ты не знаешь, Джон Сноу.

– Я знаю, что хочу тебя, – вымолвил он внезапно, забыв и клятвы свои, и честь. Она стояла перед ним в чем мать родила, и его мужской корень стал твердым, как скалы вокруг. Он брал Игритт уже с полсотни раз, но всегда под шкурами, в окружении других людей, и ни разу не видел, как она красива. Ноги у нее худые, но мускулистые, а рыжие волосы между ног еще ярче, чем на голове. Может, это удваивает ее счастье? Джон привлек ее к себе. – Я люблю твой запах. Люблю твои волосы. Люблю твой рот и люблю, как ты целуешься. Люблю твою улыбку. Люблю твои грудки. – И он поцеловал их, одну за другой. – Люблю твои ножки-палочки и то, что между ними. – Он стал на колени и поцеловал ее там, сначала легко, но Игритт слегка расставила ноги, и он увидел розовое внутри и поцеловал покрепче. Игритт тихонько ахнула.

– Если ты так любишь меня, почему ты до сих пор одет? Ты ничего не знаешь, Джон Сноу, ниче… о-ох!

Потом, когда они лежали рядом на своей одежде, она спросила почти робко, насколько Игритт была свойственна робость:

– А то, что ты сделал… ртом… это лорды так делают со своими леди там, на юге?

– Не думаю. – Джон понятия не имел, что лорды делают со своими леди. – Мне просто… захотелось поцеловать тебя там, вот и все. И тебе это, кажется, понравилось.

– Да… кажется. Так тебя этому никто не учил?

– Нет, никто. Не считая тебя.

– Я лишила тебя невинности, – поддразнила она. Он ущипнул ее за ближний к нему сосок.

– Я был братом Ночного Дозора. – Был. Он сам так сказал. Кто же он теперь? Джон не хотел об этом думать. – А ты?

Игритт приподнялась на локте.

– Мне девятнадцать лет, я копьеносица и отмечена поцелуем огня. Не могла же я до сих пор оставаться невинной!

– Кто это был?

– Один парень на пиру, пять лет назад. Он приехал к нам для мены вместе со своими братьями, и волосы у него были огненные, как у меня. Я думала, он счастливый, а он оказался слабаком. Когда он вернулся и хотел украсть меня, Длинное Копье сломал ему руку и прогнал его, а больше он ни разу даже и не пытался.

– Так это был не Длинное Копье? – Джон испытал облегчение. Длинное Копье, неказистый и дружелюбный, нравился ему.

Игритт дала ему тумака.

– Скажешь тоже. Ты вот стал бы спать со своей сестрой?

– Длинное Копье тебе не брат.

– Мы из одной деревни. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Настоящий мужчина крадет женщину в чужих краях, чтобы клан был крепче. Женщины, которые спят с братьями, отцами и родичами, оскорбляют богов, и те наказывают их больными и слабыми детьми. Даже уродцами.

– Крастер берет своих дочерей в жены, – заметил Джон.

Игритт снова его стукнула.

– Крастер скорее ваш, чем наш. Его отец был вороной – он украл женщину из деревни Белое Древо, а потом бросил ее и улетел обратно на Стену. Однажды она пришла в Черный Замок, чтобы показать вороне сына, но ваши братья затрубили в свои рога и прогнали ее. У Крастера черная кровь, и на нем лежит проклятие. – Она провела пальцами по животу Джона. – Я боялась, что и ты улетишь от меня на Стену. Ты был прямо сам не свой, когда украл меня.

Джон сел.

– Игритт, я тебя не крал.

– Еще как украл. Ты сиганул с горы, убил Орелла и приставил нож мне к горлу, не успела я схватиться за топор. Я думала, ты сейчас возьмешь меня или убьешь, или сделаешь и то и другое, но ты ничего не сделал. Потом я рассказала тебе сказку про Баэля-Барда, как он сорвал розу Винтерфелла, и думала, что уж теперь-то ты поступишь со мной таким же манером, а ты опять ничего. Ты ничего не знаешь, Джон Сноу. Правда, теперь ты кое-чему научился, – застенчиво улыбнулась она.

Джон внезапно заметил, как сильно мигает пламя.

– Пора идти, факел почти догорел.

– Ворона боится детей Гендела? – ухмыльнулась Игритт. – Тут не так глубоко, и я с тобой еще не покончила. – Она снова потянула его вниз и уселась на него верхом. – Ты не хочешь…

– Что?

– Сделать это еще раз? Ну, как лорды целуют? Я погляжу, нравится это тебе или нет.

Факел погас, но Джону было уже все равно.

Чувство вины вернулось к нему потом, но уже слабее, чем прежде. Если это так дурно, думал он, почему тогда боги сделали это таким приятным?

В их гроте стояла темень, и свет едва пробивался к ним из другой пещеры, где горели костры. Одеваясь, они натыкались друг на друга. Игритт ступила в пруд и взвизгнула от холодной воды, а когда Джон стал смеяться, сдернула его туда же. Они долго боролись и плескались, а в конце концов поняли, что поторопились с одеванием.

– Джон Сноу, – сказала она, когда его семя излилось в нее, – побудь еще здесь, во мне, милый. Давай не будем возвращаться к Стиру и Ярлу. Давай пойдем вниз и будем жить вместе с детьми Гендела. Не хочу уходить из этой пещеры. Не хочу.

Дейенерис

– Всех? – с сомнением переспросила девочка-рабыня. – Верно ли эти недостойные уши расслышали ваше величество?

Прохладный зеленый свет сочился сквозь цветные, ромбами, стекла скошенных треугольных стен, и бриз, залетающий в двери, приносил аромат цветов и фруктов из сада.

– Твои уши расслышали верно, – сказала Дени. – Я хочу купить их всех. Скажи это добрым господам.

Сегодня она оделась по-квартийски. Густо-лиловый шелк подчеркивал цвет ее глаз, оставляя левую грудь открытой. Пока добрые господа Астапора вполголоса совещались между собой, Дени пригубила терпкое вино из хурмы в высоком серебряном кубке. Она не могла разобрать все, что они говорят, но поняла, что в них взыграла алчность.

Каждому из восьми купцов прислуживали двое-трое рабов, а Граздану, самому старшему, целых шесть. Поэтому Дени, чтобы не казаться нищенкой, привела с собой Ирри и Чхику в шароварах из песочного шелка и расписных безрукавках, захватила Белобородого, Бельваса и своих кровных всадников. Сир Джорах стоял позади нее, потея в своем зеленом камзоле с черным медведем Мормонтов на груди. Запах его пота составлял здоровый противовес приторным духам, которыми поливали себя астапорцы.

– Всех, – проворчал Кразнис мо Наклоз, нынче благоухающий персиком. – Полных тысяч у нас восемь – она это имеет в виду, говоря «всех»? Есть еще шесть сотен, составляющих часть будущей девятой тысячи. Она их тоже возьмет?

– Да, – подтвердила Дени, когда ей перевели вопрос. – Восемь тысяч, шесть сотен… и тех, кто еще проходит обучение и не заслужил пока остроконечные шапки.

Кразнис обернулся к своим собратьям, и они снова начали совещаться. Переводчица назвала Дени их имена, но трудно было запомнить всех с первого раза. Четверо из них, кажется, носили имя Граздан – видимо, в честь Граздана Великого, основавшего на заре времен древний Гис. Все эти дородные мужчины с янтарной кожей, широконосые и темноглазые походили друг на друга. Их жесткие курчавые волосы были черными, темно-рыжими или представляли собой свойственную только гискарцам смесь черного с рыжиной. Все они носили токары – одеяние, дозволенное только свободнорожденным мужчинам Астапора.