Рукоять меча

– Вот так-то лучше, – кивнул Кэссин. – Ты бы еще насчет дурости не прохаживался…

– А как это еще назвать? – Кенет снова пошевелил пальцами, и Лопоуша насмешливо взбрыкнул. – Чтобы послать на поимку мага обычных бандитов – это ж каким дураком надо быть! Он ведь не знал, что я храплю, как гарнизон за час до побудки. А не будь я сонный – только он меня и видел. Переступил я через текучую воду – и поминай как звали. Любой мало-мальски смыслящий маг отрядил бы за мной магов или хотя бы учеников… ну и не заполучил бы ничего… я бы этих магов даже во сне учуял точно так же, как он учуял меня самого, еще на расстоянии. А я знай себе сплю – чуять-то мне нечего. И глаз открыть не успел, как мне руки-ноги перебили, кляп в рот запихали – и в мешок. Позорище! Словом, будь я чуточку поглупее, а господин Гобэй – чуточку поумнее, занимались бы мы все трое сейчас совсем другими делами.

Надо заснуть, твердил себе Кэссин, надо заснуть. Иначе завтра опять глаза будут опухшие, и нагоняя от кэйри не избежать. И поделом – разве должна такая мелочь, как бессонница, мешать настоящему магу? Маг должен быть властен над любой иллюзией… и над этой – тоже. Маг может все, что только захочет… почему же я не могу уснуть? Или исцелять?

Уметь исцелять Кэссину давно хотелось. Еще тогда, в ту его первую ночь в Крысильне… помнится, весь день задувал сухой жаркий ветер… и откуда в порту взялась такая пакостная погода? Сухой жаркий ветер, вздымающий мелкую пыль… а потом настала душная жаркая ночь, и Покойник зашелся жутким лающим кашлем… Кэссин такого в жизни не слышал… а потом он держал Покойника за плечи, пока Гвоздь и Кастет в четыре руки растирали его, пытаясь унять приступ… и ему казалось, что вот сейчас первый человек, который со дня смерти матери сжалился над ним, умрет… умрет у него на руках… но Покойник не умер. Впоследствии Кэссину довелось быть свидетелем куда более тяжелых приступов, и каждый раз он жалел, что все целители, будь то маги или лекари, – сплошное барахло. Не то он ничего бы не пожалел, чтобы наняться к лекарю в ученики, выучиться и излечить Покойника… потому что если кто и заслужил жить на свете, так это Покойник… а мрут пускай всякие гады, их и так много на земле развелось. Кэссин так часто об этом мечтал, вслушиваясь бессонными ночами в хриплое дыхание Покойника. И даже потом, когда он сделался полноправным учеником мага и стал называть Гобэя «кэйри»… да, даже и тогда. Но искусству исцеления кэйри его не обучал, и Кэссин окончательно уверился, что все целители – обманщики и шарлатаны. Раз Гобэй не обучает его, как можно исцелить при помощи магии, значит, такого искусства не существует! И Кэссин расстался со своей мечтой.

А выходит, существует искусство исцеления! Кэссин сам, собственными глазами видел! Конечно, пленный маг мог и прихвастнуть для пущей важности – но нет, Кэссин подробнейшим образом расспросил лысого стражника, и тот не скупился на похвалы целителю. Он так восторженно и благодарно отзывался о пленнике, что Кэссин на всякий случай распорядился сменить его кем-нибудь другим – желательно здоровым. Не то пленник и его исцелит от какой-нибудь застарелой болячки. Не годится, чтобы страж был в долгу у того, кого он охраняет.

Казалось бы, сменил стражу – и думать забудь. Но ревматизм лысого стражника не выходил у Кэссина из головы. Поначалу Кэссин посмеивался над собой: дескать, с костей стражника ревматизм перескочил на мои мысли… хорошо хоть ревматизм, а не геморрой! Но потом ему стало не до смеха. Днем Кэссина отвлекали всяческие заботы, но вот ночью… стоило ему сомкнуть глаза, и он вновь видел взмах загорелой руки, легкое касание… вот только на месте стражника Кэссину виделся Покойник.

Да что за чушь! Столько лет минуло. Помер уже Покойник, сгинул… а если и не сгинул, то теперь это уже не тощий костлявый подросток, каким он по-прежнему видится Кэссину, а взрослый парень… и Кэссин, пожалуй, даже не узнал бы его, встретив случайно на улице… а Кэссину все мерещится пленный маг, исцеляющий мальчишку, которого уже давно нет… ерунда какая!

И вообще – с чего он взял, что Кенет сможет исцелить Покойника или захочет. Сможет… захочет… маг может все, чего захочет… так почему же он все-таки не может уснуть?

Не может, потому что не самое приятное занятие – разрываться между долгом и… и долгом. Кэйри Гобэй сделал его магом. В люди вывел. Кэссин ему обязан всем. Кроме жизни. Если бы не Покойник, Кэссина сейчас и в живых-то не было. И ведь это правильно – жизнь за жизнь, это справедливо. Если только Покойник жив, первейший долг Кэссина – найти его и показать Кенету. А долг перед кэйри велит сначала выполнить все его распоряжения, а уж потом беспокоиться о судьбе давнего приятеля. Да и позволит ли Гобэй свести бывшего побегайца с пленным магом? Навряд ли. Кэссин даже и позволения просить не стал.

Хотя, конечно, совсем уж безвыходных положений не бывает. Если Кэссин хорошо выполнит данное ему поручение, он сумеет склонить пленника к подчинению. И потом, когда Кенет сделает то, что от него требует кэйри… может быть, тогда кэйри позволит найти и исцелить Покойника?

Кого ты пытаешься обмануть, Кэссин? Себя? После того как пленник подчинится твоему кэйри, разве он сможет исцелять?

Кэссин беззвучно выругался и в сердцах ударил раскрытой ладонью по вышитому покрывалу. Кэйри научил его, как создавать такие вещи одним-единственным заклинанием, а у настоящих вышивальщиц, говорят, на одно такое покрывало уходят годы. Не хотел бы Кэссин быть на месте этих несчастных. И зачем нужно так мучиться, когда достаточно произнести несколько слов? А ведь если бы не кэйри Гобэй, Кэссин был бы вполне подобен этим беднягам… трудился бы, не разгибая спины, чтоб заработать на хлеб насущный. Или без устали драл бы глотку на базаре, до хрипоты рассказывая истории за горстку медяков. Бедные вышивальщицы – один только неверный стежок, и перекривилось все полотно, и даже та часть вышивки, что еще минуту назад могла называться безупречной, будет безжалостно удалена… бедные глупые вышивальщицы… бедный глупый Кэссин… где же ты сделал неверный стежок? Почему все полотно твоей жизни так покосилось, что судьба замерла с иглой в руках, не зная, какой же теперь сделать стежок… и сам ты понятия не имеешь, что теперь делать?

Ну и мысли же приходят в голову!

А все этот пленник, все этот маг-придурок, остолоп деревенский, целитель незваный, чтоб ему пусто было! До сих пор жизнь казалась Кэссину ясной и понятной, и он совершенно точно знал, что должен делать. Но стоит поговорить хоть немного с треклятым пленником, и в пору прийти в отчаяние! Ну почему этот дурацкий маг не может говорить, как все люди?! Почему ты все время ждешь от него одних слов, а он говорит совсем другие? Да такие, что начинает казаться, что это не с его речами что-то не так, а с тобой, да и со всем вокруг, и что творится нечто неправильное, а может, и постыдное… ведь он ничего особенного и не говорит, не проповедует, не упрекает! Разве что упорно именует кэйри хозяином – так ведь это от недомыслия. От чего же иного, как не от недомыслия! А что дураком кэйри обозвал – ну, это сгоряча. Кому приятно в плен угодить? Вот он и изощряется… но ведь больше ничего такого… ругательного… пленник не произносил. Так почему же Кэссину каждый раз чудится после беседы с ним, что Кенет называл его кэйри такими словами, какими разве что подвыпивший матрос честит свою неверную жену? Подумаешь, рассказал Кенет, как он со своим приятелем Наоки рыбу ловили – отчего же после этой истории Кэссину на свою комнату даже глядеть противно? Тоже мне рыбаки – Кенет вот даже зацепился удочкой за корягу и вместе с обвалившимся пластом глинистого берега съехал в реку! Но почему же так хочется услышать, как хохотал Кенет, выбираясь из реки и отжимая свою измазанную глиной и облепленную ряской одежду?

И почему я так уверен, что он смеялся?

* * *

– Боги, – вздохнул Кенет, – какая жалостная чушь! Он протянул руку к чашке с вином, поднял ее к губам, но отчего-то пить не стал, а помедлил и осторожно поставил ее обратно.