Страхи мудреца. Книга 1

То, что обо мне будут сплетничать, меня не особо тревожило, но вот последствия сплетен могли быть катастрофическими. Если Кавдикус прослышит, что после визита к маэру я отправился по аптекам, что он может предпринять? Человек, готовый отравить самого маэра, не задумываясь затушит меня, как свечку.

А потому, чтобы избежать подозрений, я, спустившись в Северен, первым делом отправился обедать. Я заказал славную горячую похлебку и дешевого ячменного хлеба. Мне до смерти надоели изысканные блюда, успевавшие к тому времени, как мне их приносили, остыть до температуры парного молочка.

Потом я купил пару фляжек, из тех, в которые обычно наливают бренди. Потом с полчаса глазел на углу на представление небольшой бродячей труппы: я застал конец «Призрака и гусятницы». То были не эдема руэ, но они неплохо выступали. И кошелек маэра был достаточно щедр к ним, когда они пустили шляпу по кругу.

Под конец я зашел в приличную аптеку. Я купил несколько разных снадобий, нервно, как бы наугад. После того как я приобрел все, что мне требовалось, и кое-что из того, что мне вовсе не требовалось, я наконец неловко осведомился у аптекаря, что бы такого попринимать, если у человека… ну… проблемы… в общем, это… в постели.

Аптекарь кивнул с серьезным видом и с непроницаемым лицом порекомендовал мне несколько препаратов. Я купил понемножку каждого из них, потом грубо и бестолково попытался сначала запугать его, а потом дать ему денег, чтобы он молчал. К тому времени, как я наконец убрался, аптекарь был разобижен и всерьез раздражен. Если бы его спросили обо мне, он бы рассказал всем желающим о хамоватом джентльмене, который интересовался средствами от постельной немочи. Не то чтобы я стремился увенчать этим свою репутацию, но, по крайней мере, так до Кавдикуса точно не дойдет, что я покупал лауданум, яснотку, некусай и прочие не менее подозрительные снадобья.

Наконец я выкупил из заклада свою лютню. У меня в запасе оставался еще целый день. В результате деньги в маэровом кошельке практически иссякли, но это было мое последнее дело. К тому времени, когда я вернулся к подножию Крути, солнце уже садилось.

Если вы хотели попасть из Северена-Нижнего в Северен-Верхний, вариантов у вас было не так уж много. Чаще всего пользовались двумя узкими лестницами, которые вились по склону Крути. Лестницы были старые, осыпающиеся, местами чересчур узкие, зато бесплатные, а потому простые люди, живущие в Северене-Нижнем, обычно ходили там.

Для тех, кому не нравилось карабкаться на семьдесят метров вверх по тесным лестницам, были и другие возможности. Грузовыми подъемниками управляли двое бывших студентов Университета — не полные арканисты, но толковые мужики, достаточно разбирающиеся в симпатии и механике, чтобы выполнять простую задачу по подъему и спуску повозок и лошадей на просторной деревянной платформе.

Для пассажиров проезд на подъемнике стоил пенни за подъем и полпенни за спуск, но частенько приходилось дожидаться, пока какой-нибудь купец загрузит или разгрузит свои товары, прежде чем подъемник пускался в путь.

Аристократы на подъемниках не ездили. Традиционная винтийская подозрительность по отношению ко всему, что хоть отдаленно связано с магией, заставляла их пользоваться конными лифтами. Лифты тянули двадцать лошадей, впряженных в сложную систему блоков. Это означало, что конные лифты поднимали несколько быстрее, и подъем на них стоил целый полновесный серебряный бит. А главное, примерно раз в месяц какой-нибудь аристократишка по пьянке падал с них и разбивался насмерть, что только добавляло им популярности, поскольку демонстрировало избранность клиентуры.

Поскольку деньги у меня в кошельке были не мои, я решил воспользоваться конным лифтом.

Я присоединился к четырем джентльменам и одной даме, которые уже ждали своей очереди, дождался, пока лифт опустится, отдал в уплату тонкий серебряный бит и вступил на лифт.

Лифт представлял собой открытую коробку, обнесенную по краю латунными перилами. К углам были присоединены толстые пеньковые канаты, что обеспечивало платформе некоторое равновесие, однако при любом резком движении она принималась раскачиваться самым неприятным образом. С каждой группой пассажиров ездил вверх-вниз хорошо одетый мальчик, он открывал и закрывал дверцу и подавал сигнал погонщикам наверху, когда начинать тянуть.

Среди знати принято было во время подъема поворачиваться к Северену спиной. Глазеть по сторонам — дело черни. Но я, не особенно заботясь о том, что подумают обо мне эти аристократы, стоял у передних перил. По мере того как мы поднимались все выше, мое нутро слегка выворачивало.

Я смотрел на раскинувшийся внизу Северен. Это был древний город, гордый город. Высокая каменная стена, что его опоясывала, свидетельствовала о давно минувших тревожных временах. И то, что даже в нынешние спокойные времена укрепления поддерживали в идеальном состоянии, многое говорило о маэре. На всех трех воротах стояла стража, и по вечерам, после заката, ворота запирали.

По мере того как лифт поднимался все выше, разные районы Северена представали передо мной так отчетливо, как будто внизу раскинулась карта города. Вот богатый район, с садами и парками, дома — сплошь кирпич и тесаный камень. Вот бедные кварталы, с узкими извилистыми улочками, с крышами, крытыми дранкой и промазанными варом. У подножия скалы виднелся черный шрам — здесь по городу когда-то прошелся пожар, оставивший после себя лишь черные остовы зданий.

Увы, поездка окончилась слишком быстро. Прочие господа заторопились к выходу, а я пока облокотился на перила, глядя на город далеко внизу.

— Сэр! — устало окликнул меня мальчик, управлявший лифтом. — Все уже сошли.

Я повернулся, ступил с платформы на землю и увидел Денну. Она стояла первой в очереди на спуск.

Я не успел ничего предпринять — только стоял и в изумлении пялился на нее. Она обернулась и встретилась со мной взглядом. Лицо ее озарилось радостью. Она вскрикнула: «Квоут!», бросилась ко мне и очутилась в моих объятиях прежде, чем я сообразил, что происходит. Я обнял ее и прижался щекой к ее уху. Мы встретились непринужденно, как танцоры. Как будто мы уже тысячу раз репетировали эти объятия. Она была теплая и мягкая.

— Ты что тут делаешь? — спросила она. Сердце у нее отчаянно колотилось, я чувствовал, как оно трепещет возле моей груди.

Я стоял как немой. Она отступила на шаг. Я только теперь заметил старый, уже желтеющий синяк у нее на скуле. Но все равно она была самым прекрасным из того, что я видел за последние два месяца, хотя и преодолел полторы тысячи километров.

— А ты что тут делаешь? — спросил я.

Она расхохоталась своим серебристым смехом, потянулась, чтобы коснуться моей руки. Потом она заглянула мне за спину и забеспокоилась.

— Постойте! — крикнула она мальчишке, который закрывал дверцу, ведущую на лифт. — Мне надо уехать этим лифтом, а то я опоздаю. — Она выкрикнула это с мучительно-виноватым выражением на лице и, обойдя меня, вступила на платформу. — Ты заходи ко мне, ладно?

Мальчишка запер за ней дверцу, и сердце у меня упало: лифт пошел вниз.

— А где тебя искать?

Я подступил к самому краю Крути, глядя, как она исчезает внизу.

Она задрала голову. Ее лицо смутно белело в темноте, ее волосы казались тенью в ночи.

— Вторая улица к северу от Главной: улица Жестянщиков!

Сумерки поглотили ее, и внезапно я остался один на утесе.

Я стоял неподвижно, вокруг меня по-прежнему витал ее аромат, руки еще ощущали ее тепло. Я чувствовал трепет ее сердца, словно пойманную птичку у себя на груди.

ГЛАВА 61

ЯСНОТКА

Наведавшись в Северен, я отнес футляр с лютней к себе в комнаты и поспешно бросился в покои Алверона. Стейпс был не особенно рад меня видеть, однако проводил меня к маэру со своей обычной торопливой деловитостью.

Алверон лежал в поту и в полузабытьи, его простыни и покрывала сбились в ком. Я только теперь заметил, как он исхудал. Руки и ноги сделались совсем тощие, лицо из бледного стало сероватым. Когда я вошел, он гневно зыркнул на меня.