Хроники странного королевства. Вторжение. (Дилогия)

Клоун дон Мигель, вольнолюбивый старый холостяк, дрессировке не поддавался, однако за прошедшие десять дней Ольга не заметила ни одного конфликта по этому поводу. Протесты воспитуемого никогда не выходили за рамки беззлобной дружеской подначки, а мадам в ответ только сердито фыркала, но от наездов воздерживалась, ибо дон Мигель пользовался авторитетом в коллективе как всеобщий миротворец и мозговой центр. Общительный колобок и в самом деле отличался редкостным миролюбием и все вопросы предпочитал решать дипломатическим путем. Также в нем выгодно сочетались житейская смекалка и высшее инженерное образование. А еще у этого дядечки была дивная фамилия Доннерштайн, которая не совсем подходила к имени, но зато прекрасно сочеталась с ростом, дипломом и нежной любовью к пиву, что легко проясняло некоторые особенности родословной.

Несвойственная гномьему роду бесконфликтность позволила дону Мигелю пережить все политические потрясения последних лет, ни в одно не впутавшись. Почти двадцать лет он спокойно прослужил в береговой охране, осматривая и починяя дальнобойную баллисту, и за это время ему ни разу не довелось из нее выстрелить по врагу (если не считать периодических учений, где противник был «условным»). Никакие чудовища из моря не вылезали уже с полвека, а пираты еще не настолько обнаглели, чтобы подплывать к столичному порту.

Менялись правительства и главнокомандующие, а дон Мигель все возился со своей баллистой, не обращая внимания на политику и развлекая сослуживцев байками собственного сочинения, и занимался бы этим достойным делом до сих пор, если бы в один прекрасный день не почувствовал, что ему все это надоело. Пожалуй, из всех мистралийцев, покинувших родину за последние двадцать лет, он был единственным, кто бежал не от репрессий очередного правительства, а от собственной скуки. Решение пришло внезапно – теплым весенним вечером дон Мигель зашел в давно облюбованный кабачок, где подавали настоящее гномье пиво. По некому велению свыше туда же зашли заезжие циркачи помянуть старого клоуна, который днем назад по пьяной лавочке навернулся с помоста. На следующее утро достопочтенный инженер подал в отставку и укатил с этим же цирком на север, внезапно найдя лучший способ изменить свою скучную жизнь и повидать мир.

Возможно, когда-то, во времена детства мадам Катрин, цирк действительно был известным и процветающим, но в последние лет десять, после смерти брата, начались катастрофические проблемы с кадрами. Мужчины почему-то не задерживались в коллективе надолго. Они ломали конечности, скоропостижно женились, находили более оплачиваемую работу, уходили в армию или в монастырь, а то и просто сбегали, не вынеся жестокой диктатуры. Вот так и дошло до того, что во «всемирно известном цирке» остались одни мистралийские эмигранты, да и те в последний момент здорово подвели хозяйку. Всего за день до отъезда из столицы два брата-акробата Ровего и Эухенио удрали в партизаны, а жонглер Хулио до сих пор было смертельно на них обижено за то, что не позвали с собой.

Когда речь заходила о Хулио, Ольга до сих пор путалась в грамматических родах. И обижать беднягу не хотелось, и говорить о нем в мужском роде язык не поворачивался. На самом деле, конечно, это была самая настоящая Хулия, и наглядные свидетельства тому имелись. Хотя по части бюста она не шла ни в какое сравнение с Кирой или Камиллой, но все же превосходила Ольгу достаточно, чтобы пол можно было определить на глаз. При этом Хулио одевалось и вело себя как мужчина, предпочитало девушек парням и настаивало на соответствующем обращении. Судя по скрываемому сочувствию коллектива, для подобных закидонов имелись серьезные причины, о которых можно было только догадываться, но ни в коем случае не обсуждать вслух. Кинжалами Хулио тоже жонглировал, а при необходимости мог и метнуть. Не с такой безошибочной точностью, как это делал Диего, но и при сорока процентах вероятности лишнее слово могло стать опасным.

Пятый член коллектива, хорошенькая полунимфа Инесс, невесомой птичкой порхала по канату, никогда не думала о завтрашнем дне и охотно дарила свою любовь особо благодарным зрителям.

Тетушка смотрела на это сквозь пальцы и больше переживала о нравственности своих болонок. По мнению мадам, Инесс была святой невинностью по сравнению со своей покойной матушкой. Опять же при их-то образе жизни уберечь девичью честь – дело безнадежное. Если все время никому не давать, рано или поздно кто-то возьмет без спросу. А вот ежели Шнурок или Шарик болонок огуляют, вот это уж будет проблема. И так выступать некому, да еще и без собак остаться – полное разорение.

Стоит ли объяснять, что при таком катастрофическом положении дел грамотный тролль оказался для цирка манной небесной и даром божьим, ниспосланным «во спасение за долготерпение», как выразился дон Мигель, безбожно при этом ухмыляясь. Шарик тоже был признан относительно перспективным и под железной рукой мадам Катрин постепенно превращался из бестолкового охламона в дисциплинированную служебную собаку. Ольгу же с ее токсикозом и грядущими изменениями фигуры определили в подручные к дону Мигелю, потому как немощная девица не годилась ни на что, кроме провозглашения шуточек и зазывания зрителей. Как раз последнему и учил Ольгу в данный момент новый наставник, сталкиваясь со странным сопротивлением, непостижимым для человека, не замордованного рекламой. С шуточками складывалось еще хуже. По понятным причинам Ольге было как-то не до смеха. Более того, от некоторых шуток она могла неожиданно даже для себя разрыдаться и не меньше часа действовать на нервы всей труппе, не в силах остановиться и успокоиться.

До границы они гнали без остановки, боялись застрять в толпе беженцев, которая катилась за ними по пятам. В понимании господ артистов «гнать без остановки» означало плестись неторопливой рысцой, останавливаясь только на ночь и не давая по дороге представлений.

За неделю такого путешествия Ольге навсегда опротивели всевозможные походы и выезды на природу с ночевками. Спать на реквизите было холодно и жестко, мыться приходилось холодной водой и только по частям, да еще и в каких-нибудь кустах, стираться в различных природных водоемах. И все это в середине марта. Хоть и Мистралия, все же не лето.

Границу Ольга пересекала под видом реквизита, упрятанной в один из потайных ящиков фокусника, где вся помялась, затекла и едва не задохнулась. Еще денек фургон петлял по извилистой дороге, спускаясь с гор, и в солнечное субботнее утро впереди показались первые ортанские деревни. Вечером всемирно известный цирк монсира Бертильона намеревался дать первое представление, вот и старался дон Мигель за последний день репетиций подогнать номера новеньких до более или менее приемлемого уровня.

Что ж, представим себе, что это игра. Все понарошку, для смеху.

– Спешите видеть! Только один вечер в вашем городе… дон Мигель, а если это деревня?

– А тебе трудно немножко польстить зрителю?

– …Всемирно известный цирк монсира Бертильона! Дон Мигель, неужели находятся такие придурки, что во все это верят?

– Полно, – убежденно заверил клоун, мельком оглядываясь на Пако. Грамотный тролль с самым ответственным видом повторял текст, сосредоточенно шевеля губами и закатив глаза под самый лоб. – Давай сначала. И больше жизни!

– Спешите видеть! Только один вечер в вашем городе!..

Реальность встретила Кантора ледяным ветром и оглушительным воробьиным чириканьем. Слепящий свет солнца даже сквозь сомкнутые веки достигал глаз, вызывая медленное вращение перед ними красно-зеленых фигур с золотистой каемочкой.

Кантор по инерции сделал еще несколько шагов и уткнулся лбом во что-то твердое и шершавое.

Только сейчас он сообразил, что, во-первых, куда-то идет, а во-вторых – что у него свободны руки. Иначе как бы он ухватился ими за ствол дерева, на которое натолкнулся, бредя с закрытыми глазами?

Медленно, нехотя, словно не желая возвращаться к бессмысленной и ненужной теперь жизни, Кантор приподнял ресницы и тут же опять зажмурился. Здесь было слишком светло, в этой реальности, слишком ясно и жизнерадостно. Солнце, птицы, белая кора березки… Вот только холодно… Почему так холодно?