Цветы для Элджернона

Я отсалютовал Штраусу бокалом.

– Попробую, но не подпускай ко мне миссис Рейнор. Если она еще раз вильнет передо мной задницей, я дам ей пинка.

– Ш-ш-ш! – прошипел Штраус. – Она услышит.

– Ш-ш-ш, – эхом отозвался я. – Прости. Пойду посижу в уголке и не буду путаться под ногами.

На меня словно упала пелена, но сквозь нее я замечал, что люди смотрят в мою сторону. Кажется, я разговаривал сам с собой, но слишком громко. Не, помню, что я бормотал. Немного погодя у меня появилось чувство, что гости уходят слишком рано, но я не обращал на это внимания, пока не подошел Немур и не встал прямо передо мной.

– Какого черта! Как ты мог позволить себе такое!? Никогда в жизни не слышал столько грубостей за один вечер!

Штраус попробовал остановить его, но было уже поздно. Брызгая слюной, Немур крикнул:

– В тебе нет ни капли благодарности! Ты не понимаешь, что происходит вокруг! Ты в неоплатном долгу перед этими людьми! Ты должен им куда больше, чем можешь себе представить!

– С каких это пор от морской свинки требуют благодарности? Я послужил вашим целям, а теперь пытаюсь разобраться в ошибках, которые вы понаделали… Каким это образом я оказался в должниках?

Штраус снова попробовал вклиниться в разговор. Но Немур оборвал его на полуслове:

– Минуточку! Мне хочется услышать все до конца! Пусть наконец выскажется!

– Он слишком много выпил, – сказала его жена.

– Не так уж и много, – фыркнул Немур. – Он выражается как нельзя более ясно. Он вконец запутал, если уже не уничтожил, всю нашу работу. Мне хочется услышать оправдания из его собственных уст!

– Оставим это, – сказал я. – Вряд ли вам захочется узнать правду.

– Ошибаешься, Чарли! Захочется! По крайней мере твою версию правды. Я хочу узнать, благодарен ли ты за те способности, что проснулись в тебе, за знания, которые ты приобрел, за жизненный опыт, наконец! Или тебе кажется, что раньше ты жил лучше?

– В некотором смысле, да, лучше!

Это поразило его.

– Я многое узнал за последние месяцы, и не только о Чарли Гордоне, но и о мире вообще. И что же? Я обнаружил, что никому нет дела до Чарли Гордона, будь он кретин или гений. Так в чем разница?

Немур рассмеялся.

– Тебе просто жалко себя! А чего ты ждал? Целью эксперимента было поднять твой разум, а не сделать тебя знаменитостью. Мы не могли контролировать развитие твоей личности, и ты из приятного, хотя и несколько отсталого молодого человека превратился в высокомерного, эгоистичного, антисоциального сукиного сына.

– Дорогой профессор, вам был нужен кто-то, кого можно было бы превратить в гения, но продолжать держать в клетке и выставлять на обозрение, только когда приходит время снимать очередной урожай лаврового листа… Загвоздка как раз в том, что я стал личностью!

Видно было, что Немур разрывается между двумя желаниями: кончить ссору или все-таки попробовать разбить меня.

– Ты несправедлив, как обычно. Мы всегда обращались с тобой хорошо и делали все возможное…

– Все, кроме одного – вы не относились ко мне, как к разумному существу. Вы не устаете похваляться, что до операции я был ничем, и я знаю, почему! Потому что если я был пустым местом, то, значит, вы создали меня, а это делает вас моим хозяином и повелителем! Вы обижаетесь, что я не благодарю вас двадцать четыре раза в сутки… Хотите верьте, хотите нет, но я благодарен вам. Однако запомните, что бы вы для меня ни сделали, это не дает вам права обращаться со мной, как с подопытным животным! Я – человек, и Чарли тоже был человеком еще до того, как пришел в вашу лабораторию. Вы шокированы? Да-да, вдруг оказывается, что я был личностью всегда, а это противоречит вашему убеждению, что если у человека КИ меньше ста, он не заслуживает рассмотрения. Профессор Немур, мне кажется, что при взгляде на меня вас начинает мучить совесть!

– Достаточно! Ты просто пьян!

– О нет, – уверил я его. – Вот если я действительно напьюсь, вы увидите перед собой совсем другого Чарли Гордона. Да, другого Чарли… Он бродит в темноте, но он с нами! Внутри меня.

– Он сошел с ума, – сказала миссис Немур, – и уверен, что существуют два Чарли Гордона. Доктор, советую получше присматривать за ним.

Штраус покачал головой.

– Нет. Я догадываюсь, что он хочет сказать, мы говорили об этом на сеансах терапии. Вот уже примерно месяц Чарли временами испытывает странное расщепление личности… Как будто в его сознании живут два самостоятельных индивидуума, и прежний Чарли, дооперационный, борется за контроль над телом…

– Нет! Я никогда не говорил этого! Чарли существует, но он не борется со мной за контроль над телом… Он просто ждет и никогда не вмешивается в мои действия. – Вспомнив Алису, я добавил: – Почти никогда… Скромный, смиренный Чарли, о котором вы только что вспоминали с такой ностальгией, терпеливо ждет. Не скрою, мне многое нравится в нем, но только не скромность. Скромнику нечего делать в этом мире.

– Ты стал циником, – сказал Немур. – Гениальность убила в тебе веру в человечество.

– Это не совсем так, – тихо ответил я. – До меня дошло, что чистый разум сам по себе ни черта не значит. В вашем университете разум, образование, знания – все обожествляется. Но я знаю то, чего вы все не заметили: голые знания, не пронизанные человеческими чувствами, не стоят и ломаного гроша.

Я взял еще один бокал мартини и продолжил проповедь:

– Поймите меня правильно: разум – величайшее приобретение человечества! И все же слишком часто погоня за знаниями подменяет поиски любви. Я дошел до этого совсем недавно. Предлагаю рабочую гипотезу: человек, обладающий разумом, но лишенный способности любить и быть любимым, обречен на интеллектуальную и моральную катастрофу, а может быть, и на тяжелое психическое заболевание. Кроме того, я утверждаю, что замкнутый на себе мозг не способен дать окружающим ничего, только боль и насилие. В бытность слабоумным я имел много друзей. Теперь их у меня нет. О, я знаю множество народу, но это просто знакомые, и среди них нет почти ни одного человека, который что-нибудь значил бы для меня или кому интересен я.

Я почувствовал, что речь моя становится неразборчивой, а голова подозрительно легкой.

– Но ведь это поправимо… Тек не должно быть… Ва… вы согласны со мной?

Штраус подошел и взял меня за руку.

– Чарли, тебе нужно отдохнуть. Ты слишком много выпил.

– Чего это вы так смотрите на меня? Что такого я сказал? Что такого я сделал? Я правильно говорил?

Я сознавал, как слова тяжело ворочаются у меня во рту, словно в каждую щеку сделали по уколу новокаина. Я был пьян и почти не владел собой. В этот момент щелкнул какой-то переключатель, и я увидел всю сцену из дверного проема, и себя в том числе – рядом с уставленными бокалами подносом, широко раскрывшего испуганные глаза.

– Я хочу все делать правильно! Мама всегда говорила, чтобы я любил людей, потому что так я никогда не попаду в беду и у меня всегда будет много друзей…

Он дергался и извивался, и я понял, что ему срочно нужно в ванную. Боже, только не здесь, не перед ними!

– Прошу прощения, – пробормотал он, – мне надо выйти…

Даже в таком пьяном отупении мне удалось довести его до ванной.

Он успел, и через несколько секунд я вновь стал хозяином положения: отдохнул, прижавшись щекой к холодной кафельной стене, умылся. В голове еще шумело, но теперь я знал, что все будет в порядке.

Тут я заметил, что из зеркала над раковиной на меня смотрит Чарли. Не понимаю, как я догадался, что это он, а не я. Тупо просящее выражение его лица… и такое чувство, что при первом же моем слове он исчезнет в призрачном зеркальном мире. Но он не убежал. Он просто смотрел на меня – рот открыт, челюсть безвольно отвисла.

– Привет, – сказал я. – Вот наконец мы и встретились.

Он нахмурился чуть-чуть, словно ему требовалось объяснение, но он не знал, о чем спросить меня. Потом он сдался и криво улыбнулся уголком рта.

– Останься! Не уходи! – крикнул я. – Мне надоело смотреть, как ты шпионишь за мной из-за углов!