Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера

Маленькой Новинье не досталось и этого. Ей сейчас было хуже, много хуже, чем тогда Пипо, ведь он не потерял всю семью и он был взрослым, а не ребенком, внезапно лишившимся всякой опоры в жизни. Горе не привязывало ее к общине, скорее, наоборот – отделяло от остальных. Сейчас все радовались, кроме нее. Сегодня все благословляли ее мать и отца, а она тосковала по ним. Пусть бы они не нашли этого лекарства, а просто были живы, были с ней.

Со своего места Пипо видел девочку и понимал ее одиночество. Как только это стало возможно, Новинья вынула свою руку из ладони губернатора. Месса шла, слезы девочки высохли, она сидела молча, заложница, отказывающаяся подчиняться тем, кто захватил ее. У Пипо сердце разрывалось от боли, но он знал, что не сможет, даже если очень захочет, скрыть радость оттого, что десколада кончилась и уже не отнимет его детей. Девочка почувствует это, попытка утешить покажется ей насмешкой, еще больше ожесточит ее.

После мессы Новинья вышла из собора одна. Люди хотели как лучше, они повторяли, что ее родители, безусловно, святые, что они сидят теперь по правую руку Бога. Но разве этим можно утешить ребенка? Пипо тихо сказал жене:

– Она никогда не простит нам этого дня.

– Простит? – Консейсан не принадлежала к числу жен, понимающих мужа с полуслова. – Мы не убивали ее родных…

– Но мы так счастливы сегодня, правда? И этой радости она нам не простит.

– Чепуха. Она ничего не понимает. Новинья слишком мала, совсем еще ребенок.

«Все она понимает, – подумал Пипо. – Мария тоже все понимала».

За прошедшие восемь лет он встречал ее время от времени. Она была ровесницей его сына Либо, и, пока мальчику не исполнилось тринадцать, они часто встречались в школе. Пипо случалось иногда слышать ее ответы в классе, просматривать работы. Его поражали точность и завершенность мыслей девочки, дотошность, с которой она подходила к каждому вопросу. А еще Новинья была уверенной и холодной, словно прозрачная стена отделяла ее от других детей. Либо, застенчивый и скрытный мальчик, все-таки имел друзей и сумел завоевать любовь преподавателей, а у Новиньи друзей не было вовсе, никого, чей взгляд она ловила бы в минуты торжества. Она пресекала все попытки учителей поговорить по душам, и те махнули на нее рукой.

– Паралич эмоций, – сказала однажды Пипо Дона Криста. – До девочки невозможно достучаться. Она клянется, что счастлива и не хочет никаких перемен.

А теперь Дона Криста пришла на Станцию Зенадорес, чтобы поговорить с Пипо о Новинье. Почему именно с ним? Он видел только одну причину, по которой завуч школы желала бы поговорить с ним о сироте, находящейся на ее попечении.

– Вы хотите сказать, что все эти годы только я интересовался жизнью Новиньи?

– Не совсем так, – отозвалась монахиня. – Несколько лет назад, когда Папа канонизировал ее родителей, о девочке стали спрашивать многие. Просто засыпали нас вопросами. Не случались ли с дочерью Густо и Сиды ос Венерадос странные или чудесные происшествия, которые могли быть связаны с ее родителями? Не происходили ли с ней самой…

– Они что, к ней обращались?

– Ходили разные слухи, и епископу Перегрино пришлось разбираться… – Произнося имя молодого духовного пастыря Лузитании, Дона Криста слегка поджала губы: всем была известна обоюдная неприязнь между иерархами Церкви и орденом Детей Разума Христова. – М-да, и ответ Новиньи оказался довольно впечатляющим.

– Могу себе представить.

– Она сказала им… Я точно не помню, но примерно так: «Если мои родители слышат обращенные к ним молитвы и обладают на небе достаточным влиянием, чтобы удовлетворять их, почему они тогда не ответили на мою молитву, когда я просила их встать из могилы? Ведь чудеса-то свершались. Если ос Венерадос действительно могут творить чудеса, значит они недостаточно любят меня и не хотят вернуться ко мне. А я предпочитаю думать, что любовь их осталась неизменной и что они просто не в силах сотворить такое чудо».

– Прирожденный софист.

– Софист и умелый обвинитель. Она заявила епископу Перегрино, что, если Папа провозгласит ее родителей святыми, это будет равносильно церковному постановлению, что родители ненавидят ее. Петиция о канонизации доказывает, что жители Лузитании презирают ее, Новинью, а если петиция будет удовлетворена, станет ясно, что Церковь сама достойна презрения. Епископ побелел как бумага.

– Но петицию все-таки отослал.

– Ради блага общины. Ну и потом, чудеса-то были настоящие.

– Человек касается руки, у него проходит головная боль, и он тут же поднимает крик: «Милагре! Ос сантос ме абессоарам!» – «Чудо! Святые благословили меня!»

– Ты прекрасно знаешь, что Риму требуются чудеса посерьезнее. Но все это к делу не относится. Святой отец милостиво дозволил нам назвать свой маленький городок Милагре, и я полагаю: всякий раз, когда Новинья слышит это имя, ярость в ее душе становится только жарче.

– Или холоднее. Никто не знает, какая она.

– Так вот, Пипо, ты не единственный, кто спрашивал о ней. Нет. Зато ты единственный, кого интересует она сама, а не ее святые и благословенные родители.

Это значит, что жителей Лузитании, за исключением монахов, преподававших в школе, да Пипо, изредка уделявшего девочке крохи внимания, совершенно не волновала судьба Новиньи. Грустно и неприятно.

– У нее есть один друг, – сказал Либо.

Пипо уже забыл, что сын его тоже здесь. Либо был таким тихим мальчиком, что его часто не замечали. Дона Криста несколько смутилась.

– Либо, – нахмурилась она, – с нашей стороны было ошибкой обсуждать при тебе твоих школьных товарищей.

– Теперь я помощник зенадора, – напомнил ей Либо, – и уже не школьник.

– Кто ее друг? – спросил Пипо.

– Маркано.

– Маркос Рибейра, – пояснила Дона Криста. – Высокий мальчик…

– Ах да, этот, сложенный как кабра.

– Да, он силен, – согласилась Дона Криста. – Но я никогда не замечала, что они дружат.

– Однажды Маркано обвинили в чем-то, она выступила свидетелем защиты.

– Полагаю, ты преувеличиваешь ее доброту, Либо, – улыбнулась Дона Криста. – Она, наверное, обвиняла мальчишек, которые сделали какую-то гадость, а потом пытались все свалить на Маркоса.

– Маркано так не показалось, – возразил Либо. – Я видел, как он пару раз смотрел на нее. Это, конечно, немного, но здесь есть люди, которым она нравится.

– А тебе? – поинтересовался Пипо.

Либо замолчал. Пипо знал, что это значит. Мальчик думал и искал ответ. Большинство его сверстников сейчас подбирали бы слова, которые принесут им благосклонность взрослых и не вызовут беспокойства, – любимая детская игра в притворялочки. А Либо пытался найти правду.

– Мне кажется, – заговорил он, – я понял, что ей не нужна ничья любовь. Как будто она здесь проездом и в любой день ее могут отозвать домой.

Дона Криста серьезно кивнула:

– Да, совершенно верно. Именно так она и ведет себя. Но теперь, Либо, мы должны попросить тебя уйти и не…

Он вышел прежде, чем она успела закончить фразу. Кивок, полуулыбка и послушание, которое доказывало, что он достоин доверия, лучше любых слов. Пипо, конечно, понял, что сына обидела эта просьба: Либо отлично умел заставить взрослых почувствовать себя детьми по сравнению с ним.

– Пипо, – произнесла завуч, – Новинья подала заявление о досрочной сдаче экзаменов на ксенобиолога. Хочет занять место своих родителей.

Пипо поднял брови.

– Она утверждает, что с раннего детства изучала предмет и готова начать работу прямо сейчас, что ей не нужна стажировка.

– Ей тринадцать?

– Такие случаи бывали. Многие сдают экзамены раньше срока. Кое-кто был даже моложе ее. Правда, это происходило две тысячи лет назад. Епископ Перегрино, естественно, против, но наш губернатор Босквинья, благослови Господь ее практичность, напомнила ему, что колония отчаянно нуждается в ксенобиологе. Нам нужно приспосабливать байянские растения к здешним условиям, мы не голодаем, но меню небогатое, да и… Босквинья выразилась так: «Пусть будет хоть младенец, лишь бы ксенобиолог».