Первым звоночком стала смерть Александра Сергеевича Пушкина. Судьба поэта немного отличалась от известной мне по книгам. Я не покровительствовал ему, как мой реципиент, но зато, Александр Сергеевич не страдал так от цензуры. После перевода столицы в Москву, поэт переехал из Петербурга в Сергиев Посад, который облюбовали многие люди творчества, а на зиму переезжал в столицу, где он снимал квартиру в доходном доме.

Помня, что Пушкин был убит на дуэли в 37 лет, и, зная его год рождения, я легко вычислил, что его убили в 1837 году. Несмотря на то, что дуэли находились под запретом, и уголовным кодексом были приравнены к преднамеренному убийству, дворяне нет, нет, а стрелялись. После упразднения сословий, дуэль стала этаким отличием для дворян. В некотором роде как сепуку для самураев. И даже, несмотря на то, что за это светила казнь или пожизненное, этот вид фронды давал о себе знать.

Просьбу господина Дантеса о зачислении на русскую службу, я отклонил. Балов при дворе мы с Шарлоттой давали на порядок меньше, да и поэт с женой большую часть года проводили в Подмосковье. Отчего я считал, что жизни Александра Сергеевича ничего не угрожает, и был страшно доволен, что все так «элегантно» разрулилось. Но оказалось, что у судьбы свои законы. Поехав, несмотря на непогоду, по делам издательства в Сергиев Посад, Александр Сергеевич подхватил пневмонию, и при отсутствии антибиотиков, через неделю умер. И мое послезнание тут оказалось бессильно. 37 лет оказались для него роковой чертой, за которую он не смог переступить.

Второй звоночек прозвучал в ноябре 1837 года. О пожаре в Зимнем дворце, после которого все здание выгорело, я читал и даже помнил год, когда это случилось. После переноса столицы в Москву, дворец перестал служить императорской резиденцией. Поэтому, Зимний дворец и Малый Эрмитаж должны были стать основой громадного музейного комплекса, включающего в себя и строящийся Новый Эрмитаж, в котором планировалось разместить новые коллекции, за коими охотились мои эмиссары по всей Европе. Музей стал публичным - открытым для всех.

Ремонт Зимнего дворца начался в 1835 году и включал переделку всех перекрытий специальными металлическими конструкциями и огнеупорными материалами. А посему, я был уверен, что в этой реальности пожара не случиться. Но и здесь, как оказалось, я ошибался. Рабочие, чтобы просушить залы, в которых шел ремонт, зажигали жаровни. Вот от одной из них и случился пожар. Произошло ли это из-за разгильдяйства, или просто судьба, но в результате выгорел весь второй этаж левого крыла. Благодаря огнеупорным переборкам пожар не распространился далее и его довольно быстро потушили. Тем не менее, сгорели интерьеры таких гениев как Растрелли и Кваренги, что стало тяжелой утратой.

И хотя оба вышеперечисленных события не являлись событиями глобального масштаба, сам факт того, что они случились, и когда они случились, наводил на мысль о том, что и другие мои усилия, тоже, ни к чему не приведут, и, что я попросту неправильно оцениваю ситуацию. Но процессы были запущенны, и только будущее могло показать, смог ли я, хоть немного, повлиять на тектонические процессы истории.

Глава 34

Василий Петрович Копейников отхлебнул чаю из блюдца и вздохнул. Дело, которое ему предложили, было рискованным, но, в случае успеха, сулило солидную прибыль и достаток, которого он не видел уже много лет. Но ежели дело не выгорит, то вместо обеспеченной старости, Василию Петровичу светила необеспеченная бедность. Вот и раздумывал Василь Петрович, вложить ли последние десять тыщ рублев или же потихонечку их проедать, что он и делал в последние десять лет.

До крестьянской реформы Василий Петрович был мелким помещиком и имел два десятка душ в своем имении под Полтавой. Имение это принадлежало роду Копейниковых уже более сотни лет. Все благодаря прапрадеду, который, будь благословенна его память, сумел отличиться еще при Петре Алексеевиче, за что и был пожалован небольшим поместьем. С тех пор не многое менялось в жизни рода. Хозяевами они слыли рачительными и имение свое держали крепко, что позволило скопить небольшой капитал, который и унаследовал Василий Петрович, как единственный сын. Но тут грянула Крестьянская реформа и, в одночасье, Копейников лишился земли, оставшись лишь с усадьбой, и небольшим участком в пять гектаров. И хотя, как и многие соседи, он возмущался новым порядком, отнявшим у него источник существования, сделать что-либо он не мог. Ибо попробуй он сопротивляться, его бы живо прижали к ногтю вчерашние крепостные, как случилось с некоторыми соседскими помещиками. Так что Василь Петрович радовался уже тому, что бывшие крепостные не портили ему жизнь и не подпалили его усадьбу. Вчерашние холопы, почувствовав свою силу, нередко вымещали свою злобу на бывших хозяевах.

Три года Копейников жил в усадьбе, не решаясь ее покинуть, но сыновья росли, а дочь стала на выданье, и пришло время что-то решать. Оставаться далее в усадьбе, без источника дохода и среди озлобленных крестьян стало невозможно. Поэтому он продал свою усадьбу за полцены и переехал жить в Полтаву, где купил небольшой домик. Вскорости, он устроился писарем в местную управу, но на зарплату писаря тяжело поднять четверых детей, и деньги, скопленные поколениями Копейниковых, потихоньку таяли. Но вчера, после посещения Артема Ивановича, у Копейникова появилась надежда поправить свое положение.

Артем Иванович Захаренко был соседом Копейникова в прошлой жизни. И как Василий Петрович он продал свое поместье и переехал жить в город. Таких как они - вчерашних помещиков, в Полтаве жило много. Кто сам продал свое родовое гнездо, а у кого поместье окрестные крестьяне. Большинство устроилось чиновниками или открыло небольшие лавки. Каждый выживал, как мог. Захаренко, в отличие от многих, времени зря не терял. Два года он провел в Европе и не зря насмотрелся, как там как люди живут.

Оказывается, во Франции и Пруссии научились производить сахар из свеклы. А император еще пять лет назад учредил субсидии и освобождение от налогов тем, кто займется производством сахара в империи. Дабы не зависеть от иностранных купцов. Так как цена сахара была высокой, Артем Иванович утверждал, что дело это очень выгодное и окупиться за года три-четыре. Вот он и предложил Василию Петровичу, как старому знакомому, которому он доверяет, войти в пай. Оно конечно дело новое и рискованное, но зато и прибыль сулит значительную. В пае уже участвовали Никитин Акинфий Федорович и Чигирин Михаил Павлович, тоже бывшие соседи помещики, которые осели неподалеку в Полтаве. Деньги для закупки земли и для постройки завода требовались большие, но иначе не имело смысла начинать. Вот и обратился Артем Иванович к бывшим соседям.

«А ведь ежели не рискнуть, то все равно эти деньги проедим, - подумал Копейников, - Пойду, завтра, к Артем Ивановичу, и обрадую его».

Василий Петрович был не один. Таких как он за последние десять лет появились тысячи, и этот процесс лишь набирал силу.

Глава 35

Вереница фургонов и телег, трясясь и подпрыгивая на ухабах, неспешно пылила по тракту. Идя рядом со своим фургоном, Степан Игнатьевич Афанасьев немного щурил глаза из-за пыли, поднятой ехавшими впереди соседями, отчего, его и так обветренное лицо покрывалось сеткой мелких морщинок, которые сходились к блекловатым голубым глазам. Лошадьми же правил старший сын Иван, которому недавно исполнилось двенадцать лет, и который был горд оказанным доверием. И хотя они тряслись по тракту уже как месяц, и Иван успел уже попривыкнуть, все равно, каждый раз, когда отец давал ему править фургоном, он чувствовал себя совсем взрослым. Семья Афанасьевых, размещенная в фургоне, насчитывала шесть душ. Помимо Степана и его старшего сына в фургоне ехали: Елена - жена Степана, и трое младших - два дочки и совсем маленький, двухлетний Николай. Бог дал Афанасьевым еще двоих, но один из них умер в младенчестве, а пятилетняя дочурка угасла в три дня от холеры.

Предыдущая страница Следующая страница
×
×