Эпилог (СИ)

— Почему?

— Потому что я не могу обсуждать с тобой. Это стыдно.

— Значит, у вас что-то было?!

— Эва! Не было ничего и быть не может.

— Что-то я совсем запуталась. Почему стыдно-то?

— Нехорошо это. Да я кем я выгляжу в твоих глазах?

— Чего стыдиться, если ничего не случилось? — Я искренне не понимала причину маминого смущения. — И в моих глазах ты самая лучшая мама на свете: умная, добрая и красивая… Давай так: поделимся тем, за что нам стыдно. Ты — своим, а я — своим.

Мама с неохотой согласилась и то лишь потому что распереживалась, узнав, что у меня есть постыдная тайна.

На деле всё оказалось не так уж страшно, а целомудренно и неопределенно. Ну, посматривал Мурена на маму, как волк на овечку — всего-то делов. Если бы как волк! Как людоед смотрел. А настоящее его имя — Глеб, и он уже полгода служит на побережье, нанявшись по контракту.

— Вот видишь! Значит, с ним можно адекватно общаться.

— Какое там, — махнула мама рукой. — Женщины судачат о каждом приезжем, вот и прислушиваюсь, а на него и глаза боюсь поднять. И вообще, это мои домыслы. Смотрит и смотрит. Да и нечасто мы сталкиваемся.

— Ничего себе домыслы. Он бы сожрал тебя, если бы мог.

— Эвочка, неудобно это, — оглянулась мама, словно боялась, что наш разговор услышат. Но иных слушателей помимо меня не нашлось, потому что Егор охотился. Поодаль сверкнул фиолетовый отблеск заклинания, размазавшегося о ствол березы.

— Ничего неудобного, — заверила я. — Наоборот, хорошо, что прояснилось сейчас, а не потом, когда я потребовала бы объяснений от Мурены. Странный он мужик. Молчит и смотрит. Хоть бы уж признался, и дело с концом.

И не просто так смотрит, а свирепо, словно мама в чем-то виновата. И вообще, симпатия Мурены под большим вопросом. Когда женщина нравится мужчине, он смотрит на неё с нежностью и с лаской. Вот как Мэл смотрел на меня в первые дни знакомства. Хотя нет, неудачный пример. Поначалу Мэл убегал от неизбежного и смотрел на меня как на повод для развлечений и дрессуры.

Все-таки маме виднее. Интерес мужчины чувствуется интуитивно. Глянул пристально и дольше обычного… Окинул взглядом так, что горячо стало, и сердце заколотилось как сумасшедшее… Быть может, Мурена прежде не знал о светлых чувствах. Всю жизнь прослужил по контрактам и не заморачивался телячьими нежностями. А теперь не возьмет в толк, что с ним творится, и поэтому бесится, заодно и маму нервирует. К тому же, она из местных, из каторжных, а Мурена — висорат, вот он и ненавидит удвоенно: себя — за слабость, а маму — за провокацию. Однозначно псих.

Но сколько бы Мурена ни запугивал маму угрожающими взглядами, они не возымели толку. В этом и состояла её "постыдная" история. Мама по-прежнему считала дикостью обсуждение с дочерью поведения какого-то мужика. Чай не подружки, чтобы делиться откровениями. Было бы чем делиться, — хмыкнула я. Сомневаюсь, что мама вообще могла посоветоваться с кем-нибудь, потому что её снедал стыд. Вдруг она напридумывала невесть что, а на самом деле ничего нет?

— Да и кто я такая? — вопросила мама с мукой. — Он же молодой. Тридцать пять ему. А я старуха…

— Мама! — я отставила туес и бросилась к ней. — Мамуля! Да ты самая красивая и самая умная! И молодая! И нечего годы считать! Тьфу на него, бесхребетного. Если не решился с тобой поговорить, значит, не стоит он того.

— К тому ж, он из висоратов, — вздохнула мама тяжко. — А я… Однажды обжегшись, всю жизнь на воду дуешь. Да и смеяться надо мной будут. Мол, напала на старуху проруха, тянет на приезжих. Ему-то что? Отработает по контракту и уедет, как и твой отец. Наши женщины до сих пор судачат: мол, не смогла я удержать мужа и не старалась.

— Рты бы им позашивать, — выругалась я. — Пусть со своей жизнью разбираются, нечего чужую по косточкам перемывать. Мам, а как ты с отцом познакомилась?

— Он приезжал в Магнитную по делам. Молодой, красивый. Два месяца здесь провел и уехал. У нас за приезжими гоняются как за манной небесной. Надеются выбраться с побережья. Так что у меня и шансов-то не было. А Карол… он увидел меня… и предложил выйти замуж.

— Что, прям так и предложил? Сразу? — удивилась я.

— Да, сразу. Да еще и уговаривал, — улыбнулась мама лукаво. — А меня называли дурой за то, что хвостом верчу и не даю. А я не вертела.

— Но ведь вы поженились…

— Поженились. Твой отец умел быть настойчивым. Обаятельный, шутил много.

Фантастика какая-то. Наверное, мы о разных людях говорим. Обаятельный шутничок папуля. Ну-ну.

— Ты его любила?

— Любила… наверное. Разве ж такого красавца не полюбишь? Он и ухаживал красиво… Позже приезжал, когда тебе три месяца исполнилось. И через два года вернулся, о твоих потенциалах спрашивал. Остановится в Совете, погостит день-два и обратно на Большую землю. Всё казалось, что он бежал — от меня, от нас с тобой. Проговорился как-то, что тянет его сюда, аж сердце щемит, и что стоит больших усилий не остаться на побережье насовсем. Потом и вовсе развод потребовал да тебя забрал. В последний раз приехал чужой, незнакомый… А я успела отвыкнуть и без него справлялась.

— На твоем месте я бы отвесила ему пощечин на прощание, — сказала я гневно. За то, что, скотина, маме жизнь испоганил. Мама одна-одинешенька жила, без родителей. Молодая, красивая. А тут приезжий позер её увидел и решил ухлестнуть. Вот и доухлестывался. Мамину жизнь изломал, а сам крутится сейчас в министерском кресле и перевороты устраивает.

— Да я ж ни о чем не жалею, — улыбнулась мама и пригладила мои волосы. — У меня выросла замечательная дочка, скоро внучек родится. Было ради кого жить и ждать.

— Мам… — всхлипнула я и заревела. Проклятая сентиментальность. Плачу по любому поводу и без него. — Ну их, мужиков… Все беды от них, толстокожих бегемотов.

— Верно, — улыбнулась она, утерев слезы.

— А он тебе нравится? — швыркнула я, проплакавшись.

— Кто?

— Ну, этот… Мурена.

— Бог с ним, с Муреной, — отмахнулась она. — С ним всё сложно.

— А кто такой Николаша? — вспомнила я слова Софьи Николаевны, и мама смутилась. Ага, упоминание о Мурене не вводило её в смущение и не румянило щёки.

Оказалось, Николаша или цивилизованно Николай — из "свежих" и живет на побережье два года. Ему сорок, он судим за нарушение статьи о запрете на использование дефенсора. Год прожил в Березянке, работал возницей, а потом приехал как-то в Магнитную и понял — его место здесь. Николаю доверили работать в запаснике и вести лимитные записи.

— А ведь он тебе нравится, — поддела я маму.

Нравится — не нравится, но и с Николаем сложилась неоднозначная ситуация. Его сослали на побережье пожизненно, однако на Большой земле остались жена и двое детей. А поскольку мама — человек строгих моральных принципов, то её напрягала ситуация с семейным положением Николая. Впрочем, он не проявлял особой настойчивости. Ухаживал за мамой робко и платонически, словно боялся вспугнуть, и, тем самым, давал время на раздумья.

— Ничего себе проблемка, — протянула я. Действительно, сложный вопрос. На Большой земле остались жена и дети Николая, а ему придется коротать остаток дней на побережье, за колючей проволокой и вспаханной полосой. Неожиданно вспомнился мой первый начальник, который уехал в каторжный край. Швабель Иоганнович где-то тут, на побережье! — озарило меня. И Марат где-то здесь, и Агнаил. Живут поди в Няша-Мари или в Березянке и в ус не дуют. Внезапно захотелось их увидеть, поздороваться и пожать руку. Черт, что за неустойчивость мыслей?

— На побережье можно приехать добровольно, — сказала я маме. — Жена Николая могла бы последовать за ним как близкая родственница. Ей разрешили бы.

— Очевидно, она не захотела, — улыбнулась мама грустно. — Наверное, прежде всего думала о детях. И я понимаю её решение. Приехав сюда, дети останутся здесь пожизненно. Николай больше года ждал жену в Березянке, обычно туда попадают все приезжие. И письма писал, но ответа не получил. Тогда он и решил начать жизнь с нуля.