Сотня

Выскользнув из госпиталя, Уэллс начал прохаживаться туда-сюда по палубе В, которая, к счастью, пустовала: в этот час большинство людей находилось на учебе, на работе или в Обменнике. Сам он тоже должен сидеть на лекции по истории: еще недавно это был его любимый предмет. Ему всегда нравились рассказы о древних городах вроде Рима или Нью-Йорка, блистательное величие которых могло сравниться разве что с их падением. Но сейчас он не смог бы провести два часа среди однокашников, забрасывающих его мессенджер сообщениями, полными неловких, путаных слов сочувствия. Единственным человеком, с которым он мог говорить о матери, была Гласс, но в последнее время она как-то странно отдалилась.

Уэллс толком не понял, сколько времени он уже стоит у двери, но было ясно, что ноги принесли его в библиотеку. Он позволил сканеру идентифицировать сетчатку его глаза, дождался запроса и прижал подушечку большого пальца к панели. Дверь отъехала в сторону ровно настолько, чтоб Уэллс мог проскользнуть в образовавшуюся щель, а потом с сердитым стуком вернулась на место. Она словно бы сделала Уэллсу большое одолжение, допустив его в святая святых.

Юноша глубоко вздохнул, когда над ним сомкнулась кишащая тенями тишина. Книги, перед Катаклизмом эвакуированные на Феникс, хранились в высоких бескислородных контейнерах, которые значительно замедляли процессы изнашивания. Читать их разрешалось только в библиотеке и не более нескольких часов подряд. В этом огромном помещении не был настроен суточный цикл освещения: тут царили вечные сумерки.

Именно в библиотеке, сколько себя помнил Уэллс, они с матерью проводили воскресные вечера. Пока он был совсем малышом, мама читала ему вслух, а когда он подрос, они сидели тут бок о бок каждый со своей книгой. Когда мамина болезнь перешла в наступление, и ее стали терзать головные боли, Уэллс начал читать ей книги вслух. Накануне того дня, когда маму госпитализировали, они как раз приступили ко второму тому «Упадка и гибели Римской Империи».

По петляющим узким проходам он пробрался вначале в секцию английского языка, а потом оказался в историческом отделе, который находился в дальнем темном углу. Собрание исторических книг было меньше, чем следовало бы. Первое колониальное правительство снабдило Феникс прекрасной электронной библиотекой, но меньше чем через сто лет ее почти целиком уничтожил вирус. Книги остались только в частных собраниях и стали фамильными реликвиями, которые переходили от первых колонистов к их потомкам. А в последнее столетие большинство этих книг было передано в дар библиотеке.

Уэльс присел, чтобы его глаза оказались на одном уровне со сканером, прижал палец к замку, и стекло скользнуло в сторону, сопровождаемое шипением: это воздух устремился в контейнер, заполняя вакуум. Он потянулся было внутрь за «Упадком и гибелью», но вдруг остановился. Он хотел бы почитать про Рим, а потом рассказать об этом маме, но поступить так было равносильно тому, чтобы заявиться в ее палату с мемориальным надгробием и предложить вместе подумать над эпитафией.

– Нельзя держать контейнер открытым,– вдруг прозвучало за его спиной.

– Да, спасибо,– Уэллс произнес эти слова резче, чем ему хотелось бы.

Выпрямившись, он повернулся и увидел девушку, студентку-медичку из больницы. Она глядела прямо на него, и Уэллс почувствовал вспышку гнева: от этой встречи произошло смешение двух его миров. Ведь библиотека была местом, куда он приходил, чтобы забыть о тошнотворном запахе антисептиков и писке монитора сердечного ритма, чтобы не видеть признаков той жизни, в которой, кажется, уже пошел обратный отсчет и которая неумолимо двигалась к смерти.

Девушка отступила на шаг и вскинула голову, отчего ее длинные волосы упали на одну сторону.

– Ах, это ты.

Уэллс думал, что, узнав его, она придет в дикий восторг и немедленно начнет передавать сообщения друзьям через транслятор на сетчатке глаза. Ее выдало бы движение глазных яблок, но глаза девушки смотрели прямо на него, она словно заглядывала в его мозг, вычленяя потаенные мысли, которые Уэллс старательно скрывал ото всех.

– Почему ты не хочешь взять эту книгу? – кивнула она в сторону полки, хранившей «Упадок и гибель».

Уэллс тряхнул головой.

– Я почитаю ее в другой раз.

Мгновение девушка молчала.

– Я думаю, тебе нужно взять ее сейчас.

Уэллс лишь сжал челюсти и ничего не сказал. Она продолжила:

– Я видела тебя здесь вместе с твоей матерью. Ты должен отнести ей эту книгу.

– То, что мой отец член Совета, еще не означает, что я стану нарушать правила, которым уже триста лет,– сказал он, подпустив в свой тон лишь каплю снисходительности.

– За несколько часов с книгой ровным счетом ничего не случится. Вред воздуха сильно преувеличен.

Уэллс приподнял бровь:

– А возможности сканера, который стоит на выходе, тоже сильно преувеличены?

Большинство дверей в Фениксе были оборудованы сканерами, каждый из которых был особым образом запрограммирован для выполнения определенных задач. Библиотечные сканеры исследовали каждого выходящего на молекулярном уровне, чтобы убедиться, что он не держит книгу в руках или не прячет ее под одеждой.

На ее лице мелькнула улыбка.

– Я давным-давно это поняла,– она глянула через плечо на темный проход между книжными контейнерами, сунула руку в карман и извлекла оттуда кусок серой ткани.– Это помешает сканеру распознать содержащуюся в книге целлюлозу.– Она протянула ткань Уэллсу.– Ну же, бери.

Уэллс сделал шаг назад. Вероятность того, что девушка пудрит ему мозги, была очень высока. Куда выше вероятности, что она таскает в кармане кусок ткани, из которой шьют шапки-неведимки.

– Зачем она тебе?

Она пожала плечами:

– Мне нравится читать в других местах.

Когда он ничего не ответил, она улыбнулась и протянула к нему вторую, свободную, руку:

– Давай сюда книжку. Я стащу ее для тебя и принесу в больницу.

Удивив самого себя, Уэллс передал ей книгу.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Чтоб ты знал, перед кем отныне будешь в вечном долгу?

– Чтоб я знал, кому сказать спасибо, когда меня арестуют.

Девушка сунула книгу под мышку и протянула ему руку для пожатия:

– Кларк.

– Уэллс,– сказал он и, шагнув вперед, сжал ее руку.

Он улыбнулся. На этот раз в его улыбке не было боли.

– Древо едва удалось спасти.

Канцлер уставился на Уэллса, словно ища признаки раскаяния или, наоборот, ликования – хоть чего-нибудь, что помогло бы понять, почему его сын сделал попытку сжечь единственное живое дерево, вывезенное с разоренной планеты.

– Ты знаешь, что некоторые члены нашего Совета хотели казнить тебя на месте, и плевать им было, совершеннолетний ты там или нет? Мне удалось спасти твою жизнь, только заручившись их согласием на то, чтобы отправить тебя на Землю.

Уэллс облегченно вздохнул. В Тюрьме содержалось менее ста пятидесяти подростков, и он предполагал, что на Землю отправят самых старших, но до настоящего момента ни в чем не был уверен.

Отец посмотрел на Уэллса, и его глаза расширились, в них появилось удивление и понимание:

– Так ты этого добивался?

Уэллс кивнул.

Лицо Канцлера исказила гримаса.

– Если бы я знал, что тебе так приспичило увидеть Землю, то легко бы все устроил. Ты мог бы принять участие во второй экспедиции, как только мы убедились бы, что это безопасно.

– Я не хотел ждать. Я хочу отправиться туда в первой сотне.

Канцлер слегка прищурился, критически глядя в бесстрастное лицо сына.

– Почему? Ты же лучше большинства знаешь, как это рискованно.

– При всем уважении, именно ты – тот человек, который убедил Совет, что ядерная зима закончилась. Именно ты сказал, что экспедиции уже ничего не грозит.

– Да, не грозит. Земля достаточно безопасна для сотни осужденных преступников, которые так или иначе приговорены к смерти.– Тон Канцлера был одновременно покровительственным и недоверчивым.– Я не имел в виду, что она безопасна для моего сына.