Скрижаль Дурной Вести

Адриатика, сдерживая зевоту, дождался, пока все направления работы Семьи будут озадачены соответственно их возможностям в поисках идиотской драгоценности — от банковского дела (Димитриадис-Шахматист) до домов терпимости (Чичо — Большая Мама). Он выслушал и свою номинальную нагрузку — «...поставить на уши наших ребят, внедренных... Ты помнишь, Фай, у кого работают люди, готовые помочь нам?..» — и, поднявшись вместе со всеми, откланялся, как и все, и, как и все, двинулся к выходу.

— Действуйте, господа, — сухо и энергично напутствовал их Папа. — И если Вещь окажется в руках у кого-нибудь из вас — упаси его бог начинать свою игру... Хотя такой позыв обязательно будет... О Камне это рассказывают. И уж, во всяком случае, надеюсь, ни одному идиоту не придет в голову взгромоздить себе эту штуку на палец... А ты задержись на минуту, Адриатика...

Оставшись с глазу на глаз, они минуты три созерцали струйку ароматного дыма, вытекавшую из положенной на край малахитовой пепельницы сигары, порядком потраченной зубами Папы. Затем Каттаруза откашлялся:

— Это не для всяких ушей, Фай. Короче говоря, я хотел бы, чтобы никаких недоразумений не осталось между нами относительно тех ребят, что ты сосватал весной старому Бонифацию. Это я к тому, что больно уж совпало — история с Камушком и инфаркт у нашего общего друга... Внешне, конечно, никакой взаимосвязи, но мы-то с тобой знаем, какому богу молился старый жулик.

— Вам лучше знать, шеф. Я, скажу вам честно, не верю ни в Бога, ни в черта, а уж тем более не сую нос в дела Черной Церкви. Тогда вы не захотели путать никого из наших людей в Большую Затею — Бонифаций так это называл — Большая Затея. Ну и я — с вашей подачи — сосватал ему залетного. Конкретно про Камень никто никого не спрашивал... Просто я знаю, где лежат чьи интересы.

— А я, как видишь, знаю, что знаешь... А ты знаешь, что я знаю... — Каттаруза вновь взял сигару и пахнул дымом не то чтобы в лукаво-безразличную физиономию Адриатики, а так просто — в пространство между ними.

— Однако мне сдается, что вы все-таки еще чего-то от меня хотите, шеф, — наклонил Фай голову набок.

— Я хочу, разумеется, чтобы ты вышел на твоего залетного.

— Естественное желание, шеф. Но очень трудно исполнимое. Как вы понимаете, отметившись этак... Если это, конечно, их рук дело... Одним словом, вся эта компания легла на дно и не позаботилась оставить нам адресок.

— Однако другой адресок я тебе могу дать, Фай. — Каттаруза тоже наклонил голову набок, то ли заглядывая Адриатике в глаза, то ли поддразнивая. — Госпиталь Марии Магдалены, четырнадцатый этаж, палата сто восемь...

Фай кашлянул:

— Вы хотите, чтобы я навестил старину Мелканяна с букетом цветов?

— Да нет, Адриатика, с цветами в неврологическое отделение тебя, пожалуй, не пропустят. А вот «пушку» с собой прихвати — чтоб разговор вышел, что называется, по душам. И лучше, если разговор этот у вас выйдет без свидетелей.

Секунд пятнадцать Каттаруза помолчал, посасывая сигару, а потом добавил:

— Меня, знаешь ли, интуиция подводила редко... Так вот, она мне и говорит теперь — моя интуиция — что, может, Бонифаций сам пойдет в руки. Сдается мне, что у этих ребят вышла какая-то накладка.

— Хреновые бывают накладки с Камушком... — мрачно заметил Адриатика и, откланявшись, вышел в тяжелую, украшенную резьбой дверь.

Убедившись, что это антикварное изделие вновь прочно изолировало его от чересчур догадливого вассала, Каттаруза подошел к небольшому, еще более затейливой резьбы шкафчику, отпер потайной замок и некоторое время молча изучал его содержимое — черного дерева перевернутый крест, укрепленный на противоположной стенке, тяжелое серебряное блюдечко — чаша, которой надлежало бы быть заполненной свежей кровью, и еще пара малоаппетитных реликвий — свидетельства принадлежности их владельца к Серому Кругу Галактической Черной Церкви.

Ни сумасшедшим, ни тем более фанатиком Джанфранко Каттаруза не был и быть не собирался. Просто из чисто деловых соображений водил дружбу с адептами Ложного Учения, среди которых оказались и весьма полезные люди, поддержавшие его восемь лет назад, когда решался вопрос о престолонаследии в Семье. Тогда он искренне считал, что «Париж стоит мессы». Теперь он частенько признавался себе, что черные мессы, оказывается, обходятся дороговато. Впрочем, полноценным грешником он себя не считал и, вопреки католическому воспитанию, к Богу относился скорее на протестантский манер — считал, что свои дела с Ним он всегда уладит без вмешательства посторонних и к обоюдному удовольствию. Он размышлял на подобные темы, когда во внутреннюю дверь вновь постучал, вошел и замер на почтенном удалении за его спиной Паоло. Папа без лишней спешки прикрыл дверцы и вновь запер Черный Алтарь.

— Этот Аванесян все не унимается, — доложил телохранитель. — Очень хочет говорить с вами.

«Перебежчик или провокатор, — зло подумал Каттаруза. — Началось... Впрочем, не помешает прощупать. Вдруг через армянскую диаспору удастся сойтись с людишками, осведомленными о затее Мелканяна?»

— Обыщи и проводи сюда, — распорядился он.

* * *

Зуммер дешевенького блока связи наконец-то запел, и Клайд поспешил вытащить плоский коробок из кармана.

— Считай, что повезло тебе, — прогудел в динамике густой бас Толстяка Финни. — Тут мой человечек сторговал твое добро одному чистоделу. Суй свою карту в ближайший терминал и загружай сумму. Как и договорились — счет в федеральных кредитках.

— Подо что зачистили баксы? — больше для порядка поинтересовался Клайд.

Торчать на законопослушной земле Малой Колонии ему оставалось часа четыре с небольшим, а там — за геостационаром — налоговая инспекция слабо разбиралась в источниках доходов граждан Федерации где-то у черта на куличках — в планетарных колониях.

— Проходишь по статье «Гонорар». Ладно, счастливого тебе пути, Дейл, и фартовый тебе билетик...

Это была не кличка и не псевдоним. Просто фамилия Клайда — Ван-Дейл — трансформировалась в этих краях во что-то вроде прозвища. Был он здесь залетным и к излишней известности не стремился. Клайдом он в Малой Колонии был только для участников Большой Затеи.

Послав Толстяка к чертям собачьим, он подрулил к ближайшему бело-синему огоньку коммуникационного стационара и, обождав, пока освободится терминал, сунул в щель кредитную карточку.

Убедившись, что двадцать тысяч в твердой валюте теперь никуда не убегут от него и на краю Обитаемого Космоса, он облегченно вздохнул. Одной морокой стало меньше. После того как ему сравнительно легко удалось оторваться от бестолково организованной погони, демон любопытства заставил его сунуть нос в давешнюю сумку, второпях прихваченную в «Джевелри трэйдс». Лучше бы уж он оставил ее во флайере, который благополучно утопил в одном из озер близ Кэмп-Парадиза.

Как профессионал Клайд сразу прекрасно понял, что тянут лежавшие в сумке игрушки тысяч на пятьдесят — не меньше. Инструмент был отличный, похоже, римейского изготовления, явно на заказ сработанный, — в другое время Клайд не преминул бы оставить находку при себе. Но, как назло, точно так же отлично он понимал, что явиться для таможенного досмотра в столичный Космотерминал с таким вот джентльменским набором на руках — затея дохлая. Лучше уж сразу снести добро в околоток. Как и полагалось залетному, ни надежных тайников, ни явок, где находку можно было бы пристроить до возвращения, Клайд в Малой Колонии не имел, а проклятые железки буквально жгли руки — дело слишком пахло жареным.

В сочетании с непредвиденным налетом вооруженных дурней на паперти «Джевелри трэйдс» дело начинало смахивать на элементарную подставку: уж не сочинил ли старый пройдоха Бонифаций ситуацию так, что, не подвернись Клайду давешний флайер с брошенным в замке зажигания ключом, то он с гарантией был бы сейчас в руках полиции, имея на руках полный комплект профессиональных орудий взлома. Вот только зачем такой вариант сдался хитромудрому Мелканяну или тем, кто стоит за ним? Ведь не желали же они как можно скорее вернуть проклятый Камушек законным хозяевам, не успев еще толком его заполучить?