Ведомство страха

Он снова сел за столик, попросил ещё кофе и писчей бумаги. Официантка смотрела на него с нарастающим недоверием. Даже в гибнущем мире надо соблюдать условности: заказывать снова, уже заплатив, не принято; требовать же писчую бумагу позволяют себе лишь иностранцы. Она может дать ему лишь листок из своего блокнота для заказов. Условности были куда прочнее нравственных устоев: он ведь поймал себя на том, что ему легче дать себя убить, чем устроить скандал в гостях. Он стал записывать бисерным почерком подробный отчёт обо всем, что произошло. Что-то надо предпринять, он не намерен скрываться от властей из-за преступления, которого не совершал, в то время как настоящим преступникам сходит с рук… то, что они хотят, чтобы им сошло с рук. В своём отчёте он опустил фамилию Хильфе… Мало ли какие подозрения могут возникнуть у полиции, а ему не хотелось, чтобы его единственный союзник попал за решётку. Он надумал послать своё донесение прямо в Скотланд-ярд.

Роу перечитал письмо, чувствуя на себе подозрительный взгляд официантки; рассказ его казался на редкость неубедительным: кекс, странный визитёр, знакомый привкус, – пока дело не дошло до трупа Коста и улик, обличающих автора письма. Быть может, лучше все-таки не посылать этого письма в полицию, а отправить его кому-нибудь из друзей?.. Но у него нет друзей, если не считать Хильфе… или Реннита. Он двинулся к выходу, но официантка его окликнула:

– Вы не заплатили за кофе.

– Простите, совсем забыл!

Она взяла у него деньги с торжествующим видом: ну разве она была не права! Потом она долго смотрела в окно, на котором стояли пустые блюда для пирожных, наблюдая, как он неуверенно шагает по Хай-стрит.

Ровно в девять часов он снова позвонил из автомата возле станции Стокуэлл и снова услышал, как дребезжит в пустоте звонок. В четверть десятого, когда он позвонил в третий раз, мистер Реннит уже пришёл. Роу услышал его насторожённый резкий голос:

– Слушаю. Кто спрашивает?

– Это я, Роу.

– Что вы сделали с Джонсом? – сразу набросился на него Роу.

– Я с ним расстался вчера на улице…

– Он не вернулся.

– Может, он ещё там сидит…

– Я ему должен жалованье за неделю. Он сказал, что вечером зайдёт. Тут что-то не так. Джонс не упустит случая получить с меня деньги, если я их должен.

– За это время случилось кое-что похуже…

– Джонс – моя правая рука, – сказал мистер Реннит. – Что вы с ним сделали?

– Я пошёл к миссис Беллэйрс.

– При чем тут она? Мне нужен Джонс.

– Там убили человека.

– Что?

– Полиция думает, что убил его я.

По проводу донёсся стон. Маленький жуликоватый человек откусил кусок не по зубам; всю свою жизнь он проплавал как рыба в воде среди своих сомнительных делишек: адюльтеров, компрометирующих писем, а теперь течение вынесло его туда, где охотились акулы. Он ныл:

– Недаром я не хотел браться за ваше дело…

– Вы должны мне посоветовать. Я к вам приду.

– Нет! – Роу слышал, как на том конце провода у человека перехватило дыхание. Тон чуть приметно изменился: – Когда?

– В десять. Реннит, вы меня слушаете? – ему надо было кому-то объяснить. – Реннит, я ни в чем не виноват. Вы должны мне поверить. Я не имею обыкновения убивать людей.

Он, как всегда, почувствовал боль, произнеся слово «убивать», словно прикусил ранку на языке; каждый раз он произносил его как приговор себе. Быть может, если бы его повесили, он нашёл бы для себя оправдание в тот миг, когда на шее затягивалась петля, но ему предоставили целую жизнь для того, чтобы он мог размышлять о своём поступке.

Вот и сейчас он о нем размышлял – небритый человек в пыльном костюме, сидя в вагоне подземки между станцией Стокуэлл и Тотенхем– корт-роуд. (Ему пришлось сделать крюк, потому что многие станции метро были закрыты.) Сны, которые он видел ночью, вернули его к прошлому. Он вспомнил, каким он был двадцать лет назад – влюблённым, витающим в облаках, вспомнил без всякой жалости к себе, словно научно рассматривая процесс развития живого организма. В те дни он считал себя способным на героические подвиги и на такую стойкость, что она заставит любимую девушку забыть его неловкие руки и юношеские прыщи на подбородке. Все, казалось ему, сбудется. Можно смеяться над мечтами, но пока у тебя есть возможность мечтать, в тебе могут развиться те качества, о которых ты мечтаешь. Со смерти жены Роу больше не мечтал, даже во время суда он не мечтал о том, чтобы его оправдали. У него словно отсохла та часть мозга, которая управляет способностью мечтать, он был уже не способен на самопожертвование, мужество, добродетель, потому что больше о них не мечтал. Он сознавал свою утрату; мир потерял для него объёмность и стал плоским, как бумага. Ему хотелось мечтать, но он был способен теперь только на отчаяние и на хитрость, которая подсказывала ему, что к мистеру Ренниту надо подходить с оглядкой.