Человеческий фактор

– А потом?

– Вот это главный пункт в нашем взаимопонимании с Германией. Нам необходима техническая революция и новейшие машины для горных разработок, хотя мы и продвинулись в этом деле дальше, чем думают. Через пять лет мы сможем уполовинить количество рабочей силы в рудниках; мы сможем более чем удвоить плату квалифицированным рабочим и у нас начнет создаваться то, что уже существует в Америке, – средний класс из чернокожих.

– А безработные?

– Пусть едут назад, в свои родные места. Для того родные места и существуют. Я – оптимист, Кэсл.

– Значит, апартеид останется?

– В известной мере апартеид всегда будет существовать: он ведь существует и здесь – между богатыми и бедными.

Корнелиус Мюллер снял очки в золотой оправе и принялся протирать золото, пока оно не заблестело. Он сказал:

– Надеюсь, вашей жене понравилась шаль. Знаете, теперь, когда нам известно ваше истинное положение, вы всегда сможете к нам вернуться. Со всей вашей семьей, конечно. Можете не сомневаться, отношение к ним будет такое же, как к почетным белым гостям.

Кэслу очень хотелось ответить: «Но я-то – почетный черный», – однако на сей раз он все же проявил немного осторожности.

– Благодарю.

Мюллер раскрыл портфель и вынул из него листок бумаги. Он сказал:

– Я тут набросал для вас некоторые соображения по поводу моих встреч в Бонне. – Он достал шариковую ручку – опять-таки золотую. – Возможно, к нашей следующей встрече у вас уже будет по этим вопросам какая-то полезная информация. Понедельник вас устраивает? В это же время? – И добавил: – Уничтожьте это, пожалуйста, после того, как прочтете. БОСС не обрадуется, если это попадет пусть даже в ваши самые секретные досье.

– Конечно. Как вам будет угодно.

Когда Мюллер ушел, Кэсл положил бумагу в карман.

2

В церкви святого Георгия на Ганновер-сквер было совсем мало народу, когда доктор Персивал прибыл туда с сэром Джоном Харгривзом, который только накануне вернулся из Вашингтона.

В проходе у первого ряда одиноко стоял мужчина с черной повязкой на рукаве – по всей вероятности, подумал доктор Персивал, это и есть зубной врач из Дройтуича. Он никого не пропускал, словно охраняя свое право на весь первый ряд в качестве ближайшего живого родственника. Доктор Персивал и шеф заняли места в глубине церкви. Двумя рядами дальше сидела секретарша Дэвиса Синтия. По другую сторону прохода, рядом с Уотсоном, сидел полковник Дэйнтри; были тут и еще какие-то люди, которых доктор Персивал смутно знал лишь в лицо. Возможно, он встречался с ними где-нибудь в коридоре или на совещании с МИ-5, а возможно, это были и посторонние – похороны привлекают ведь совсем чужих людей не меньше, чем свадьбы. Два взъерошенных субъекта в последнем ряду были, несомненно, соседями Дэвиса по квартире из министерства охраны окружающей среды. Кто-то тихонько заиграл на оргАне.

Доктор Персивал шепотом спросил Харгривза:

– Вы хорошо слетали?

– Три часа сидел в Хитроу, – сказал Харгривз. – И еда была неудобоваримая.

Он вздохнул – наверно, с сожалением вспомнив о мясном пироге своей жены или копченой форели в своем клубе. Орган издал последний звук и умолк. Несколько человек опустились на колени, несколько человек встали. Все плохо представляли себе, что надо делать дальше.

Викарий, которого, по всей вероятности, никто тут не знал – даже лежавший в гробу мертвец, – затянул:

– «Об избавлении от всяких болезней, скорбей и душевных страданий – Господу помолимся».

– А от какой болезни умер Дэвис, Эммануэл?

– Не волнуйтесь, Джон. Со вскрытием – полный порядок.

Отпевание, как показалось доктору Персивалу, который много лет не присутствовал на похоронах, уж слишком изобиловало ненужной информацией. Викарий принялся читать наставление из Первого послания к Коринфянам:

– «Не всякая плоть такая же плоть: но иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц».

«Утверждение, безусловно, верное», – подумал доктор Персивал. В гробу лежала явно не рыба, – лежи там, к примеру, огромная форель, доктор Персивал проявил бы ко всему происходящему куда больший интерес. Он окинул взглядом церковь. На ресницах девушки висела слезинка. У полковника Дэйнтри было злое или, пожалуй, мрачное лицо, не сулившее ничего хорошего. Уотсон тоже был явно встревожен чем-то – по всей вероятности, думал, кого посадить на место Дэвиса.