Брайтонский леденец

– Вон Генерал Бергойн, он просто неутомим, – сказал какой-то человек и направился к будке Боба Тевела, чтобы сделать ставку.

Букмекеры стирали цифру выплаты и меняли ее, когда лошади проносились мимо финиша, словно боксерскими перчатками колотя копытами по дерну.

– Думаешь много поставить? – спросил Спайсер, выпив пива и дохнув солодом в сторону букмекеров.

– Я не играю, – ответил Малыш.

– Это последний мой шанс в добром старом Брайтоне, – сказал Спайсер. – Ничего не случится, если я рискну парой фунтов. Не больше. Хочу сохранить свои деньги до Ноттингема.

– Давай, – сказал Малыш, – развлекайся, пока ты можешь.

Они пошли вдоль ряда букмекеров к будке Бруера; вокруг нее было много народа.

– Его дела идут хорошо, – заметил Спайсер, – видишь Веселого Монарха? Вон он поскакал. – И пока он говорил, по всему ряду букмекеры стирали старую цифру выдачи – шестнадцать к одному. – Десять к одному, – сказал Спайсер.

– Развлекайся, пока ты здесь, – повторил Малыш.

– Почему бы не поддержать старинную фирму? – сказал Спайсер, освобождая руку и направляясь к будке Тейта. Малыш улыбнулся. Ему это было так же легко, как вылущить стручок гороха. – Мементо Мори, – произнес Спайсер, отходя от будки с карточкой в руке. – Забавное имя для лошади. На этот раз пять к одному. Что значит Мементо Мори?

– Это что-то заграничное, – ответил Малыш. – Выплата на Черного Мальчика уменьшается.

– Лучше бы я поставил на Черного Мальчика, – сказал Спайсер. – Там одна женщина, говорят, поставила двадцать пять бумаг на Черного Мальчика. По-моему она с ума сошла. Но подумай, вдруг она выиграет. Господи, я бы уж знал, что делать с двумястами пятьюдесятью фунтами! Я бы сразу внес пай за «Голубой якорь». Только меня тут и видели бы. – И он посмотрел вокруг, на сверкающее небо, на пыльный ипподром, на разорванные карточки со ставками и на низкую травку, спускающуюся к медлительному темному морю под грядой холмов.

– Черный Мальчик не выиграет, – сказал Малыш. – Кто это поставил на него двадцать пять бумаг?

– Какая-то баба. Она была вон там, в баре. А почему бы тебе не поставить пять бумажек на Черного Мальчика? Сыграй разок, чтобы отпраздновать…

– Что отпраздновать? – быстро спросил Малыш.

– Да я и сам не знаю, что ляпнул, – ответил Спайсер. – Я так рад этому отпуску, вот мне и кажется, что у всех праздник.

– Ну, если бы я захотел отпраздновать, – сказал Малыш, – так уж не Черным Мальчиком. Ведь это всегда был фаворит Фреда. Он говорил, что эта лошадь еще будет побеждать на Дерби. Вот бы не назвал такую лошадь удачливой. – Но он все-таки следил, как ее проводят у барьера: пожалуй, слишком уж молодая, слишком уж беспокойная. Наверху трибуны с местами за полкроны стоял какой-то субъект и сигнализировал рукой Бобу Тевелу из Клептона, а маленький человечек, изучавший в бинокль десятишиллинговую трибуну, вдруг начал сильно жестикулировать, привлекая внимание «Старинной фирмы».

– Вот видишь, что я тебе говорил, – сказал Малыш. – Выплата за Черного Мальчика снова снижается.

– Двенадцать к одному, Черный Мальчик, двенадцать к одному, – закричал агент Джорджа Била, и кто-то сказал:

– Пошли.

Люди отвалили от ларьков с напитками к барьерам, неся с собой стаканы пива и булочки с изюмом. Баркер, Макферсон, Боб Тевел – все стерли цифры выплаты со своих досок, но «Старая фирма» продолжала игру до конца: пятнадцать к одному за Черного Мальчика; а в это время маленький человечек подавал таинственные знаки с верхнего ряда трибуны. Лошади неслись, сбившись в кучу, с резким топотом, казалось, что на ипподроме колют дрова; вот они уже промчались мимо.

– Генерал Бергойн, – сказал кто-то, а еще кто-то другой прибавил:

– Веселый Монарх.

Любители пива пошли обратно к ларькам и выпили еще по стакану, а букмекеры выставили имена лошадей, участвующих в заезде, назначенном на четыре часа, и начали выписывать мелом некоторые цифры выплаты.

– Вот видишь? – сказал Малыш. – Что я тебе говорил? Фред никогда не умел отличить хорошую лошадь от плохой. Эта сумасшедшая баба зря выложила двадцать пять бумаг. Сегодня счастливый день вовсе не для нее. Ну что ж…

Однако тишина, бездействие, после того как заезд уже кончился, а результаты еще не объявлены, повлияли на всех удручающе. У тотализаторов стояли очереди; все на бегах вдруг притихло, ожидая сигнала начать снова; в тишине раздавалось ржание какой-то лошади, не умолкавшей все время, пока ее вели от помещения для взвешивания.